Один из первых приказов, изданных Щорсом в Киеве, гласил:
Всеведущий комендант полка Гофман предложил разместиться штабу в бывшей резиденции Петлюры.
— Я все там осмотрел. Нас ждут.
Данилюк, переняв построжавший взгляд Щорса, поддержал хозяйственника.
— Николай Александрович, все одно дворец тот охранять нам. Ценности, хоть и царские…
— Бывшие, — обрадовался Гофман. — А теперь наши.
— Не наши, а народные, — заметил Щорс.
Николай молча потянул с вешалки шинель.
Мрачный на вид дворец занимал целый квартал в аристократической части города — Липках. Не один десяток лет он служил царствующей фамилии резиденцией в Киеве. Недолго довелось «царствовать» в нем Скоропадскому, а еще меньше — Симону Петлюре. Вошли в парадный подъезд. В большом зале, по-видимому приемной, уже выстроилась длинная шеренга людей, одетых в одинаковые, темно-синего цвета, фраки с блестящими пуговицами. От шеренги отделился осанистый седой человек.
— Я дворецкий, — с поклоном сказал он. — Являюсь старшим из прислуги. Всех нас сорок человек. Мы много лет обслуживаем дворец и его хозяев. Петлюровские молодцы хотели вывезти отсюда ценности, но мы их прятали и отстояли. Во дворце все цело и в порядке. Надеемся, что и вы останетесь нами довольны. Все ключи у меня. Какие будут от вас распоряжения?
Николай усмехнулся.
— То, что вы бережете дворец и его ценности, — правильно. Теперь этот дворец со всем, что в нем имеется, принадлежит трудовому народу. Нам же никакой прислуги не нужно, обслуживаем себя мы сами. Мы осмотрим дворец и займем три-четыре комнаты. Все остальные помещения заприте. За их целость вы отвечаете.
— А как же с нами? — оторопело спросил дворецкий. — Ведь мы все здесь живем.
— Ну и живите пока, как жили. Советская власть обеспечит вас жильем и работой.
День и ночь Николай пропадал в комендатуре. Редко появлялся в царских хоромах. Норовил к обеду. Штабисты собирались в дворцовой столовой — просторном зале, отделанном мореным дубом и цветным мрамором, с лепным потолком. Сидя небольшой кучкой за огромным столом, который мог вместить целую роту, ели борщ и кашу из походной кухни комендантской команды полка. Со стен, казалось, с неудовольствием, как на дворовых людей, глядели на них из богатых рам все украинские гетманы. Портрет последнего — Скоропадского — у всех вызывал усмешку: к его губам какой-то шутник-богунец прилепил махорочный окурок.