Украинский рубеж. История и геополитика

Непостижимо для западных аналитиков, но именно из уязвимой в экономическом аспекте среды раздаются наиболее радикальные призывы не идти на половинчатые решения, но добиваться полной и безоговорочной победы. Антиэтатистское озлобление у маргинально узкого сегмента общества — воинствующего западничества — также отнюдь не экономического характера. Оно в основном сводится к осуждению «имперских амбиций и поношению русской истории, а не апеллирует к возможно тяжелой цене Победы. Это область мировоззрения и выбора исторического пути»^[21]. В разыгравшемся противостоянии с Западом — большинство жаждет и требует новый «Май 1945-го», а западническое меньшинство — «Февраль 1917-го». Для большинства — «Лучше в гробу, чем быть рабу», а для 10 % — вместе с Западом ценой любых уступок, ценой даже экономического, политического и культурного рабства.

Такие особенности русского гражданского и национального чувства даже в XXI веке побуждают рассмотреть более всесторонне роль в российской истории исторического национального сознания, этапы и факторы его эволюции, разрушения и возрождения.

Как и во времена нашествия Бонапарта и Гитлера, которые, движимые страстью к мировому господству, обрушивали на Россию-СССР совокупную мощь всей завоеванной ими Европы, Россия опять одна на весь мир смело подняла перчатку, приняла вызов. Вновь народ, отнюдь не благостно относящийся к грехам и нестроениям государства, откладывает до мирного времени и Победы «второстепенные» для него темы, и воля к сопротивлению лишь твердеет, как скала, о которую разбились и предыдущие нашествия. В дни боев на Донецком и Луганском фронтах по стране с невиданным воодушевлением проходит опять «Бессмертный полк» — этот уникальный и непонятный Западу Акт национального самосознания, в котором в столице под дождем и ветром, с радостными лицами и пением, поздравляя друг друга, шли около миллиона граждан Отечества — все поколения — от инвалидов на колясках до детей. Опять вспоминается Пушкин: «Сильна ли Русь? — Война и мор, и бунт, и внешних бурь напор ее, беснуясь, потрясали. — Смотрите, все стоит она!» Но именно на русское сознание, в критический момент вселенской брани брошены мощнейшие идеологические и информационные ресурсы, чтобы расшатать страну в момент, требующий единства.

* * *

Насколько исчерпан лимит терпимости общества к социальным тяготам, неприемлемому имущественному расслоению, ситуационным ограничениям, нередко трактуемым как непропорциональные попытки выстроить тотальный электронный контроль над людьми? Где в протестных настроениях реальные чаяния, а где иррациональное обличительство, где истинные и где мнимые проблемы и темы? Может ли на этом фоне быть разрушен достаточно широкий общественный консенсус в противостоянии России грубому внешнему давлению и очевидное единение в исторической памяти о Великой Отечественной войне, дух мая 1945-го и Победы над современным нацизмом.

Невозможно ответить здесь на все эти вопросы, ибо для этого необходим всесторонний анализ экономических перспектив, социальных механизмов, общественного мнения, ситуации в разных регионах многоукладной России, финансовых и иных инструментов и возможностей государства, влияния образования и воспитания. Однако рассмотрение в любом ракурсе было бы односторонним вне общего контекста изменений общественного, исторического и национального сознания. Поэтому размышления о такой мировоззренческой стороне процессов, как эволюция антиэтатистских идей и их влияние на исход самых драматических событий в России за 100 лет весьма полезны, хотя и они обречены в рамках статьи на неполноту.

Вряд ли можно ожидать, что в России когда-нибудь прекратится открытая и подспудная дискуссия по самым основополагающим вопросам исторического бытия. Острота восприятия реальных и мнимых, как больших, так и малых нестроений общественной жизни, резкие перемены в общественном мнении, обоготворение и ниспровержение публичных фигур, готовность как к послушанию, так и к «бунту — бессмысленному и беспощадному» уже давно составляют типические черты российской политической культуры, да и русского сознания, о котором еще Н. А. Бердяев сказал: «В силу религиозно-догматического склада своей души русские всегда ортодоксы или еретики, раскольники, они апокалиптики или нигилисты… и тогда, когда они в XVII веке были раскольниками-старообрядцами, и тогда, когда в XIX веке они стали революционерами, нигилистами, коммунистами… И всегда главным остается исповедание какой-либо ортодоксальной веры, всегда этим определяется принадлежность к русскому народу»^[22].

Но есть ли у общества, пережившего дорогой ценой две революционные смены эпох менее чем за столетие, внутренний барометр, который показывает опасную черту? Грань, за которой международное вмешательство в соединении с внутренней напряженностью может привести к краху, которым, как и в прошлом, не преминут воспользоваться внешние силы.