Украинский рубеж. История и геополитика

В крайних воззрениях революционеров и пламенных реформаторов устроение государства, утверждение своей глобалистской идеологии априори ставилось выше национальной судьбы и даже победы в войне с внешним врагом. В начале XX столетия такая максималистская установка была свойственна всей международной когорте социал-демократов, но именно российские революционеры оказались наиболее готовыми применить ее к собственному государству. В XXI веке национально-государственные ценности отрицает уже либертаризм, именующий себя либерализмом, однако усвоивший тоталитарную нетерпимость к инакомыслию, — и вновь в России он соединяется с нигилизмом по отношению к собственной истории.

Определенные аналогии с предреволюционными годами начала прошлого столетия налицо. С одной стороны, нарастает социальный пессимизм, разочарование в институтах, с другой — под влиянием как лево-коммунистической, так и западной антироссийской, антиэтатистской пропаганды нарастают разнонаправленные, но одинаково радикальные настроения — вновь «сокрушить все до основанья», т. е. до черты, когда возникает угроза не только государству, но и самой государственности как континууму.

Уместно привести весьма меткие заметки поэта Александра Блока о ситуации после Февраля 1917 года, цитируемые общественным и религиозным деятелем, литератором Г. Анищенко. А. Блок, служивший в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, описал деятельность революционных партий и Временного правительства как намеренное раскачивание качелей в предвкушении «взлета доски качелей, когда она вот-вот перевернется вокруг верхней перекладины… Задача всякого временного правительства — удерживая качели от перевертывания, следить, однако, за тем, чтобы размах не уменьшался… То есть вести качающуюся во все стороны страну все время по краю пропасти, не давая ни упасть в пропасть, ни отступить на безопасную и необрывистую дорогу…»^[30]. Однако в пропасть падают. «Либералы, устранив фундамент, наклонили страну влево: туда она и стала естественным образом сползать. Иначе после Февраля страна катиться не могла. Ленин, не обремененный фантастическими иллюзиями, прекрасно это видел и ждал, кода придет час чуть-чуть дернуть на себя — вниз»^[31]. Нет сомнения, что при критическом «раскачивании» и через 100 лет имеются те, кто уже держит канат, чтобы «дернуть на себя».

Родиной философских идей, породивших среди прочих и российских революционеров, являлась Европа. Еще предтечи Просвещения своим «жизнерадостным» гуманизмом французского Ренессанса от Ф. Рабле до Ж. Лафонтена в XVI–XVII веках во многом предваряют философское и антисословное вольнодумство Вольтера, Руссо, Дидро. Просветительская литература XVIII века разработала идейный багаж, подрывавший традиционные устои во многих сферах от морали до отношения к власти и патриотическим ценностям. «Родина там, где нам хорошо», — неоднократно повторял на разные лады Вольтер. Его «Философские письма», называемые иногда «Письмами из Англии», пронизаны убеждением, что все разумное должно быть привнесено извне — из более прогрессивной Англии. Французские «друзья человечества» видели в американской революции претворение в жизнь на чистой доске систем Ж.-Ж. Руссо и Ш. Монтескье, а Б. Франклину во время его почти девятилетнего пребывания в Париже интеллектуальная элита предреволюционной Франции оказывала почести как кумиру.

Однако вызов Просвещения традиционным ценностям, католической вере и церкви, к которой Вольтер обратил свой непримиримый лозунг «ecrasez l’infame» («Раздавите гадину!)», ниспровержение авторитета абсолютной монархии прежде всего обосновывали замену источника власти — «власти от Бога» на «власть от народа». Антимонархический, антиабсолютистский, но не антинациональный пафос лег в основу идеала республиканского строя и представительной власти.

Философское наследие французского Просвещения — идейный фундамент современной европейской политической системы (республика, отделение церкви от государства). Но в эти «скрижали завета» французской революции антинациональные крайности вовсе не вошли. Пафос ниспровержения основ, сыгравший самую решающую роль в секуляризации сознания, не привел к нигилизму по отношению к Франции и ее месту в истории. Французское общество, сокрушив монархию, нанеся мощнейший удар по церкви, от которого она уже никогда не оправилась, произведя самую кровавую революцию в истории, с воодушевлением приняло преображение революционного пафоса в завоевательный и в мотив национального величия Франции, возвращенный Наполеоном, культ которого сохраняется в пантеоне национальной исторической памяти.