Украинский рубеж. История и геополитика

Имея в виду высокую склонность русской мысли к философской глубине, можно задуматься, почему развитие философии в общепринятом смысле началось в России столь поздно и где развитый интеллект и высоко выработанный дух находил ответы на проблемы, которые обычно на Западе разрабатывались в области философии. Оценив и признав высокую склонность к обращению к высоким отвлеченным категориям русских мыслителей в XIX веке и в последующее время, можно согласиться с С. Перевезенцевым^[41], опровергающим распространенное клише, что развитие философии началось в России лишь в XIX веке.

Н. О. Лосский предлагает следующее толкование очевидного для него факта, что русская мысль до XIX века где-то развивалась и высокий интеллект и высоко выработанный дух в каких-то иных формах находил ответы на проблемы, которые обычно на Западе разрабатывались в области философии. В своих исканиях абсолютного добра и смысла жизни русский народ в течение веков удовлетворялся ответами, которые дает христианская религия, особенно русское православное богослужение, в обстановке православного храма с его иконами и переживанием непосредственной связи с Богом и Царством Божиим. «Ответ на вопрос об абсолютном добре, получаемый в религии, имеет характер истины, выраженной в конкретной форме, то есть в полнокровной жизни. Такой ответ стоит выше философии, потому что она дает знание лишь в отвлеченной форме»^[42].

Русская философская мысль, на которую уже обращали внимание, оказалась сразу непровинциальной. Проблема всеединства не случайно после Ф. Шеллинга перешла в русскую философию — та в XIX веке была религиозной, в отличие от Европы, где Людвиг Фейербах уже прямо заявил о ненужности Бога для объяснения мира. К этому моменту дилемма уже осмысливалась в ее философских, культурно-исторических и внешнеполитических параметрах славянофилами, Ф. Достоевским, Н. Данилевским, а на Западе «прометеевский» дух уже проявлял «фаустовский» скепсис.

Но и признанные образованнейшие классические западники отнюдь не исповедовали антигосударственных идей, а некоторые из них в более позднее время стали «охранителями»^[43]. М. Н. Катков, главный редактор «Московских ведомостей» сформулировал свое кредо: «Право публичного обсуждения государственных вопросов мы поняли как служение государственное во всей силе этого слова»^[44]. Обретение «западничеством» уже не столько критического, но ниспровергательского пафоса в отношении русской действительности и всей русской истории, которое и становится типической чертой того феномена, что позже стал именоваться «интеллигенцией», произошло в решающем смысле с атеизацией сознания.

Трудно не согласиться с П. Струве, что восприятие русскими передовыми умами западноевропейского атеистического социализма — вот духовное рождение русской интеллигенции. Таким первым русским интеллигентом был Бакунин, человек, центральная роль которого в развитии русской общественной мысли далеко еще не оценена. Без Бакунина не было бы «полевения» Белинского и Чернышевский не явился бы продолжателем известной традиции общественной мысли. Достаточно сопоставить Новикова, Радищева и Чаадаева с Бакуниным и Чернышевским для того, чтобы понять, какая идейная пропасть отделяет ранних светочей русского образованного класса от более поздних новых «светочей» русской «интеллигенции» — особой категории сознания. По мнению Н. Бердяева, Новиков, Радищев, Чаадаев — это «воистину Богом упоенные люди», тогда как атеизм в глубочайшем философском смысле есть подлинная духовная стихия, которою живут и Бакунин в его окончательной роли, и Чернышевский с начала и до конца его деятельности. Разница между Новиковым, Радищевым и Чаадаевым, с одной стороны, и Бакуниным и Чернышевским, с другой стороны, не есть просто «историческое» различие. Это не звенья одного и того же ряда, это два по существу совершенно не совпадающих в сути, даже «непримиримых духовных течения, которые на всякой стадии развития должны вести борьбу»^[45].