Украинский рубеж. История и геополитика

Прозрение части эмиграции в сути «антибольшевистской» политики Запада нарастало с началом холодной войны, особенно с принятием в 1959 году конгрессом США по представлению галицийских униатов и поляков (Л. Добрянский и конгрессмен от Иллинойса Э. Дж. Дервински) закона США «О порабощенных нациях» (P. L. 6–90). Закон, провозглашавший цель освободить «жертвы империалистической политики коммунистической России», назвал таковыми все народы союзных республик и даже «Казакию и Идель-Урал», кроме русского. Русская эмиграция (в том числе Г. П. Чеботарев, С. П. Тимошенко, Н. М. Рязановский, Г. П. Струве, Н. С. Тимашев и др.) безуспешно пыталась добиться включения в список русский народ и протестовала, распознав, что за лозунгом борьбы с большевизмом уже почти не скрывалась борьба с «русским империализмом», причем на самой территории исторической России. Инициаторы резолюции и не пытались маскировать нигилизм по отношению к России «борьбой с коммунизмом» и предлагали применять к «русскому империализму» в образе СССР оценки из «Тайной дипломатической истории XVIII века», в которой К. Маркс призывал вернуть Россию к Московии в положении Столбовского мира^[75].

То, что Запад вовсе не так отторгает «советский коммунизм» — «создание своего духа», — «как ненавидит Россию историческую», — остро прокомментировал историк-эмигрант Н. Ульянов в докладе 1961 года. «От его первоначальной антисоветской идеологии ничего не осталось, она вся подменена идеологией антирусской… Когда за границей гастролирует русский балет, в газетах можно прочесть выражения восторженной благодарности: „Spasibo, Nikita Sergeevich!“, но все коммунистические перевороты… единодушно относятся за счет „извечного русского империализма“. Политические лозунги Запада зовут не к свержению большевизма, а к расчленению России… Нам приходится быть свидетелями… небывалого поношения имени русского…»^[76]

Отечественная война, востребовав национальное чувство, порушенное классовым подходом, восстановила чувство исторической преемственности, острое переживание принадлежности не только и не столько к конкретному этапу или режиму в жизни своего народа, но и ко всей его многовековой истории, его будущему за пределами собственного жизненного пути. Общая кровь, пролитая за общее Отечество, очищала от скверны братоубийственной Гражданской войны и воссоединила в душах людей разорванную, казалось, навеки нить русской и советской истории.

Историческое самосознание поколения войны не успело подвергнуться стиранию, наоборот, оно само существенно переработало ортодоксальные коммунистические идеи. При исследовании социального состава и сознания населения на разных этапах СССР нельзя обойти факт, что в годы Отечественной войны в КПСС вступила огромная масса людей, по своему крестьянскому происхождению и сознанию совершенно отличавшаяся от ранних большевиков, далеких от русской жизни, одержимых переустройством мира и мировой революцией. Эти новые члены партии составили второе советско-партийное поколение.

Ему, вдохновленному Духом мая 1945 года, менее всего за весь XX век был свойствен комплекс неполноценности перед Западом. Это героическое поколение значительно выхолостило нигилистические воззрения на отечественную историю, связало с коммунистическими клише собственный традиционализм. Был смещен акцент с внутренней классовой борьбы на единственно возможный тогда «советский» патриотизм. Сдвиг общественного сознания от ортодоксального марксизма в сторону национальной державности дал сорок лет относительно мирной жизни, и титаническим напряжением был создан мощнейший потенциал. На мировой арене СССР стал силой, равновеликой совокупному Западу, хотя режим оставался и догматическим, и жестким. Но энергия и потенциал развития, свобода были скованы казавшимися все более абсурдными жесткими рамками, а идеология, утратившая впитанный в годы войны животворный дух, трактовала все аспекты жизни страны и мира в рамках износившихся клише. Государство неизбежно клонилось к упадку, в котором не только стагнация экономики, но и оскудевшее сознание играли свою катастрофическую роль.

Осмысление падения коммунистического СССР далеко не закончено. Хотя немало написано о накопленных колоссальных социально-экономических проблемах, отсутствии стимулов и инструментов для модернизации, экономического роста и развития, о тупике идеологии, воспринимаемой уже большинством с усталым скепсисом как ритуал. Потребуется немало времени, чтобы sine ire et studio оценить все аспекты крушения советской системы, увлекшей за собой тысячелетнюю государственность.