Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 2

Опираясь на такую официальную платформу политического суверена ЗУНР, 17 ноября 1919 г. делегация УГА подписала окончательный текст договора между Галицкой и Добровольческой армиями, который, с незначительными поправками представлял собой уже известный «зятковский» вариант. В исторической и мемуарной литературе этот акт иногда определяется как «перемирие», которое предусматривало лишь прекращение на определенный срок боевых действий между сторонами. Этим пытаются несколько уменьшить прежде всего негативное впечатление от документа, который, с любой точки зрения, все же имел принципиальное значение для всего последующего хода Гражданской войны. Он предусматривал достаточно радикальные и далеко идущие шаги: фактическое соединение двух военных формаций. УГА со всей материальной базой переходила «на сторону» российской Добровольческой армии и в «полное распоряжение» ее главнокомандующего. При этом УГА сохранила «свою организацию, командный состав, язык, уставы и все военное имущество», а также до 75 % личного состава войсковых частей[303].

Не следует преуменьшать не только военное, но и политическое значение достигнутого соглашения. Многие авторы подчеркнуто повторяют утверждение составителей договора, якобы он имел «чисто военный характер». В частности, в окончательном, принятом 17 ноября варианте положение о прекращении деятельности галицкого правительства и выезде Диктатора Е. Е. Петрушевича за границу было изменено и формулировалось так: «Политические вопросы относительно взаимных отношений Галицкого Правительства и Правительства Добровольческой армии, как и относительно будущей судьбы Галиции, не разбираются, а остаются до решения политических переговоров. Вплоть до решения этих вопросов в стане генерала Деникина, Диктатору Галичины обеспечивается право ведения и контроля внутренней жизни Галицкой армии». Очевидная неопределенность, противоречивость приведенных положений таили в себе основания не только для военного, а и, в не меньшей мере, для политического конфликта. Наконец, сам факт примирения и переподчинения армий уже нельзя считать «чисто военным актом». Кроме того, он закрепил существенные изменения в государственных внешнеполитических ориентациях, которые до того носили дискуссионный характер, а также ощутимо повлиял на внутреннее положение армии и морально-боевой дух галицкого воинства, всего галицкого украинства.

Очевидно, что для объективной оценки тогдашней ситуации большое значение имеет воззвание Директории и Рады народных министров к украинскому народу от 2 декабря 1919 г. В документе – не рассуждения «задним числом» и не эквилибристические упражнения позднейших историков, а честная квалификация положения вещей, без чего принятие решения о любых последующих шагах политического и военного руководства было бы просто невозможным.

«Переход Галицкой Армии на сторону Деникина, – отмечается в документе, – поставил нашу армию в чрезвычайно тяжелое стратегическое и материальное положение, поскольку одновременно с передачей врагу множества военного имущества для его наступления была открыта наша большого количества коммуникационная линия. Это заставило государственный аппарат нашей Республики и войско покинуть район Каменца, Проскурова и Староконстантинова и перейти в местность, где бы наша армия могла отдохнуть, поправиться и вновь, как организованная и дисциплинированная сила, пойти в наступление против врага. Отступление армии в тяжелых условиях расстроило наш государственный правительственный финансовый аппарат и разрушило снабжение армии…»[304].

Военный суд над генералом М. Е. Тарнавским, полковником А. Шаманеком и сотником О. Лисняком состоялся 13–14 ноября 1919 г. в Виннице. На нем председатель трибунала атаман С. Шухевич выдвинул им обвинение в заключении позорного договора с вражеской деникинской армией вопреки приказам правительства. Адвокаты, в лице сотника С. Шалинского и атамана Ю. Шепаровича, сделали запрос об уровне боеспособности Галицкой армии в сентябре – октябре 1919 г. и, опираясь на собранные самостоятельно данные, начали довольно энергичную защиту подсудимых[305].

Свидетелями ужасного положения УГА выступили шеф-врач А. Бурачинский, начальник разведки Р. Ковальский, интенданты П. Хомич, М. Гарасевич, а также Д. Палиев и др. Категорически отрицая все обвинения в свой адрес, М. Е. Тарнавский отвечал прямо, резко, хотя и не всегда искренне. В целом он вел себя не как обвиняемый, а, скорее, как обвинитель.

В частности, экс-командующий утверждал, что «армия желала уже давно покончить борьбу» и другим путем спасти ее было невозможно. Он уверял, что не ушел в отставку лишь из-за груза ответственности и убеждения, что действует «в интересах государства».