Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы

Собственно, никакой «теории» на самом деле не было, а была статья секретаря ЦК КП(б)У Д. З. Лебедя, напечатанная перед VII конференцией КП(б)У (начало апреля 1923 г.). В этой статье и в целом ряде его выступлений речь шла о проблемах развития украинского языка и культуры в условиях социалистического строительства, поскольку, как считал ее автор, «огромная часть национального вопроса… сводится к культурно-просветительской политике и линии партии в этой работе». По этой причине, полагал Д. Лебедь, партия «обязана в украинских условиях проверить, дает ли украинский язык возможность ускорить культурный процесс в украинском народе, особенно в крестьянстве… или он тормозит этот процесс, не помогая овладевать культурой, а затрудняя». И далее он делал вывод, что активная украинизация, особенно украинизация рабочего класса и партии, была бы не только не нужна, но и реакционна, поскольку «национализация, т. е. искусственное насаждение украинского языка… при нынешнем политическом, экономическом и культурном соотношении между городом и деревней» означала бы переход «на точку зрения низшей культуры деревни по сравнению с высокой культурой города»[972].

За этот вывод ухватились критики Д. Лебедя, прежде всего те, кто стояли на украинской национальной платформе. Секретарь ЦК КП(б)У был обвинен в теоретическом обосновании великодержавного уклона, в искажении ленинской национальной политики. Уже на VII партийной конференции М. Фрунзе раскритиковал его «теорию» и сказал, что она «абсолютно неверна и чрезвычайно опасна для судьбы коммунистического движения и судеб революции». «С ней нужно во что бы то ни стало покончить»[973] – так закончил свое выступление зампред СНК УССР. Еще большие протесты сторонников украинизационной линии вызвало другое положение, а именно констатация Д. Лебедем неизбежности борьбы культур и, естественно, победы одной из них. Как позднее в случае с Н. Хвылевым, это извлеченное из контекста положение, как и вся «теория» в целом, трактовалось излишне прямолинейно.

Сам же Дмитрий Захарович хотел сказать о другом. Он исходил из типично коммунистических позиций, считая «вопрос о нации… не целью, а средством изменения быстроты социалистического строительства»[974]. Поэтому под «культурой», по его собственным словам, Д. Лебедь подразумевал не только язык и этнографическую специфику, а «культуру – экономику города и культуру – экономику села». В этом контексте и надо было рассматривать борьбу культур как борьбу экономик, столкновение способов производства: передового – промышленного, социалистического, отождествляемого с рабочим городом, и отсталого – вчерашнего, мелкотоварного и мелкобуржуазного, олицетворяемого собственнической деревней[975].

Естественно, симпатии настоящего коммуниста должны быть на стороне города. А в силу исторических обстоятельств культура города на Украине была русской, а села – украинской, правильнее сказать, народно-этнографической. Борьба передового и отживающего – явление закономерное и всегда бывшее двигателем истории. Победить должна была культура передовая. Собственно, в условиях модернизационного перехода это волей-неволей диктовали железные законы экономического развития. Но борьба должна была вестись не на «кулаках», не в виде какой-то «русификации» ради самой русификации, а быть экономическим противостоянием старого и нового и заключаться в установлении тесного экономического союза между рабочим классом и крестьянством. Тут-то и было необходимо правильно учитывать соотношение сил промышленного города и мелкотоварной деревни и правильно строить национальную политику. В понимании Д. Лебедя таковая должна была оказывать локализующее и нейтрализующее действие на «политические вредные тенденции мелкобуржуазного засилья»[976]. Вот для этого противодействия национализму, для подчинения крестьянства влиянию рабочего класса и нужно было использовать народный язык и культуру. Но украинский язык должен был служить только средством «проведения советского, пролетарского, коммунистического влияния». Тогда же, когда язык превращался в самоцель, в «средство национализации», а украинизация проводилась «не из сознания, а из чувства», это должно было квалифицироваться как проявление украинского шовинизма и немедленно пресекаться. И вообще, считал Лебедь, следовало не поощрять «шовинистические тенденции» (а «это бывает сплошь и рядом»), а давать отпор выходцам из украинских партий и тем, кто «ударился в украинский шовинизм», когда они говорили, будто «украинская культура лучше русской»[977].