Укрощение красного коня

Павловы отправили его к Катьке. А Катерина Ивановна — к Мирре Исааковне. А та… Словом, на примере собственных соседей Зайцев довольно быстро выяснил особенность коренных ленинградцев: они никуда не ездили.

Да и сам он не бывал нигде, кроме Москвы. Между тем скудное имущество: носки, белье, рубашка, туалетные принадлежности — уже было разложено на кровати и ждало, когда его превратят в багаж.

Черт, не в авоське же тащить. Авоськи у него, впрочем, тоже не было.

От сборов его отвлек стук в дверь: соседка Павлова нашла старый сидор, с которым ее муж служил в армии.

— Чистый, — веско добавила она. — Хоть и давно стиранный.

Сидор точно был еще хоть куда, только пах пылью.

Зайцев сердечно ее поблагодарил.

— Ты это куда? — тут же скрестила на груди руки Павлова. И даже облокотилась на косяк. Устроилась для подробного уютного разговора.

— В командировку. — Зайцев пообещал беречь одолженный мешок как зеницу ока и мягко выпроводил соседку за дверь. Быстро затолкал вещи. И остался доволен собой.

Потом он еще куда‑то выходил, входил, снова выходил. И когда вернулся в комнату, сидор уже топорщился на кровати набитыми боками, а Паша душила ему горло тесемками.

— Это что?

— Духом святым там питаться, что ли, будешь? — не оборачиваясь ответила Паша. И тут же начала инструкцию: — Сперва съешь курицу. Чтобы не испортилась. Она на самом верху, в газете. Потом яйца. Консервы и прочее я на дно положила. Это на самый последок. И пирожков там тебе напекли.

Зайцев рассердился.

— Паша, куда я этот ресторан поволоку? Вот охота мне валандаться.

— Не ресторан. А паек. Служебный, — веско возразила Паша. — Раз выдали, значит, надо.

Паек в этом и правда весьма закрытом распределителе (бывший «Елисеевский», вход с другой стороны) выдали обильный. Три женщины вечером — Паша с «кухаркой» и «нянькой» — разглядывали груду снеди на столе.

— Я в командировке буду, а вы, пожалуйста, разбирайте, — смутившись, пригласил Зайцев.

Под скудной электрической лампочкой блестели жестью консервные баночки.

— Это что они, шишки едят? — шепотом спросила «нянька» Катерина, показав на изображение ананаса.

— Надо так, — обрезала ее Паша. — Эх ты, деревня.

Копченая сухая колбаса зато ни у кого не вызывала сомнений. Как и курица, и коробка яиц, и сахар, и шоколад, и чего там только не было.

— Ничего паек, — заметила Паша.

— Енаральский, что ль? — прошептала «кухарка» Матрена.

И ей Паша тоже сказала:

— Надо. — И тут же заорала: — Кухарка ты или кого? Принимай!

И вот результат: набитый сидор.

— Да он же неподъемный теперь, — спорил Зайцев.

— Ты тоже не сопля, — холодно возразила Паша. — Дали паек — значит, бери.

— Вы этот паек себе оставьте. Я же сказал. Мне там в столовках удобнее будет. А на черта мне пирожки?

— Матрена спекла — значит, надо.

— Пусть лучше пацана своего кормит. Эти жилички твои…

— Они не мои.

— Паша.

— Бери. Надо, — с еще большим весом подтвердила Паша.

Зайцев потянул сидор за лямку. Неподъемный.

Паша наблюдала, облокотившись на косяк.

— Иди, что ты? — обернулся он на Пашу. — Мне пора. На вокзал.

Но Паша не двинулась.

— Так если не прослежу, ты все тут и выложишь, — проницательно заметила она.

Зайцев понял, что все бесполезно. Охнув, закинул сидор на плечи.

И вот теперь с усилием стащил и перекинул на багажную полку.

— Это точно наши места? — с сомнением спросила ему в спину Зоя. Купе было мягкое. Она недоверчиво оглядывала и полки с приветливо отогнутыми пледами, и столик, и лампу, и занавески, обшитые бомбочками. В треугольнике, обрисованном занавесками, виднелся перрон: бегущие, бредущие ноги пассажиров, провожающих, носильщиков, разномастные чемоданы, корзины, узлы, коробки.

— Все верно, — торопливо ответил Зайцев, оборачиваясь. — Давайте сюда ваш чемодан. Тяжелый ведь, наверное. Закину.

Она тотчас прижала чемоданчик — фибровый, с железными уголками — к ногам в шелковых чулках. Не машинистка точно, подтвердил свой вывод Зайцев.

— Если хотите, — осторожно добавил он, чувствуя, как голову ему начинает будто завинчивать в обруч.

— Я не увечная, — отрывисто проговорила Зоя. — Не больная. Не беспомощная. То, что я женщина, не делает меня неполноценной физически. А то что вы — мужчина…

Зайцев устало прижался лбом к хромированной ручке. Ощутил ее приятный холодок. И прикрыл глаза, как будто надеясь, что эта Зоя испарится, провалится вместе со своим чемоданом, заграничными чулками и тоном свободной советской женщины.

За окном пронзительно свистнуло. Поезд на Новочеркасск отчаливал.

* * *

Хотя Зайцев дальше Москвы еще не ездил, долгая дорога ему понравилась. Волнистой зеленой лентой тянулись поля. Проносились леса: сперва темными щетками северных елей, потом пошла зеленая буйная каша лиственных. Промахивали мимо шлагбаумы, избенки, станции. И столбы, столбы, столбы. Ничего, в сущности, интересного.

Приятно было, глядя в окно, не думать ни о чем.