Укрощение красного коня

Над уже готовой трибуной принялись натягивать транспарант. Большой, как парус, он бросал на потные головы рабочих благодатную тень. Может, поэтому они не особо торопились. Полотнище опадало, вздувалось.

— Здесь вам не городской ипподром, — рубил Баторский. — Они курсанты. Цель забега — показать успехи учебного процесса. И новый состав лошадей.

«Кому?» — Внимание Зайцев запнулось. Голос остался добродушным:

— Да я не спорю. Просто слово уж больно вы странное выбрали.

— Которое?

— Мальчики. Хороши мальчики. Кадровые военные. Дядьки усатые. С женами, детьми, служебными продуктовыми карточками и жилплощадью. А вы — мальчики.

Сзади неслышно подошел адъютант.

В руках у него был серебряный подносик. На подносике стоял стакан. В стакане — чай. Зайцев даже не знал, что из этого меньше отвечает ситуации — подносик ли в огромных лапах или чай в такую жару. Или само наличие адъютанта. От всего этого веяло откровенно старыми привычками. Товарищ Баторский — вернее, господин Баторский — не собирался их слагать и став красным командиром. Даже делал это напоказ.

Баторский тотчас осведомился:

— Вам, может быть, тоже чаю? Возьмите мой.

Передал чашку на блюдце. И не оборачиваясь, не повышая даже голоса, распорядился:

— Иващенко, еще чашку.

— Сию секунду.

Мысль о том, чтобы сейчас взять в руку горячую чашку, казалась Зайцеву невозможной. Он взял чашку. Из нее дышало жаром. Но еще и глотнуть огнедышащую жидкость? На его лице, видимо, это отразилось. Потому что Баторский чуть улыбнулся. Даже смягчился.

— Я служил когда‑то в Туркестане. На жаре именно горячее питье помогает лучше всего, — посоветовал он. — А что до мальчиков… Вы не преподаете, товарищ Зайцев? В какой‑нибудь милицейской школе, или что там у вас?

— Я и не учился‑то нигде особо. Не пришлось.

Баторский кивнул, словно и сам нигде не учился.

— Тогда вам труднее представить ту связь, что возникает между преподавателем и учениками. Они для меня всегда — мальчики, — голос его окрасился нежностью.

— И двоечники тоже?

Баторский глянул на него. И вдруг громко захохотал.

Иващенко уже стоял позади с другой чашкой. Тоже дымящейся. Будто возник из‑под земли — доставил горячее питье прямиком из раскаленных недр. Или ада. Терпеливо ждал, когда залп начальственного хохота иссякнет.

— И они.

Баторский крякнул, выдавив последний смешок. Не глядя, вдел палец в фарфоровое ушко. Другой рукой взял с подноса ложечку. Размешал сахар.

— Позвольте. — Зайцев быстро перехватил его ложечку — прямо из чашки. На лице Баторского отразилось легкое недоумение. Показал, что амикошонство его покоробило, — не показал даже, он для этого был слишком хорошо воспитан, только обозначил. — Идиллия какая, — сказал Зайцев, когда адъютант отошел. — Слуга царю, отец солдатам.

Ложечку он держал за самый кончик.

— Вы мне не верите? — дрогнули усы. — Поверьте. Потому что в этом мало идиллического. Как между родителями и детьми.

Ложечка в чашке Зайцева остановилась.

— Видите ли, родители должны отдавать — даже если детям это не нуж… не всегда нужно. Или они думают, что сейчас не нужно. Даже если потом они выпорхнут из гнезда…

Зайцев тихо вынул ложечку. За самый‑самый кончик.

— И потом будут презирать это гнездо: слишком тесное, слишком старое.

Ложечка скользнула Зайцеву в карман, будто не весила ничего.

Транспарант хлопнул, натянулся. Баторский поднял лицо, Зайцев тоже. Два усача — Сталин и Буденный — косо и плоско реяли в жарком, будто выцветшем небе. Молотки, сверла разом смолкли. Стало слышно, как высоко‑высоко в небе поет жаворонок.

* * *

— Почему же это вас так удивляет? Вы же распорядились. И вот. — Зоя подняла листки. — В трех экземплярах. Полная статистика скота по району.

Зайцев изобразил улыбку.

По крайней мере, в этот день он знал наверняка, где она была: проторчала в конторе ГПУ за пишмашинкой.

— Спасибо. Очень помогли. В самый раз. — Он свернул листки в трубочку, сунул в карман. — А теперь сделайте, пожалуйста, в сравнении по Союзу. В трех экземплярах. — Зоя сжала губы.

Увязалась за ним в коридор.

— Товарищ Зайцев.

— Товарищ Соколова, вы направлены сюда мне в помощь. Вот и помогайте.

Он прибавил шаг, Зоя перешла на рысцу.

— Я помогаю! Я хотела вам рассказать… Я как раз узнала… Курсанты… Там многое наводит на мысли…

Она стала задыхаться на бегу. Ему стало ее жаль. Он остановился.

— Товарищ Соколова.

— У Журова две семьи, — выпалила Зоя. — Вы знали? Он обе содержит. Радзиевский скупает раритеты у букинистов. Панкратов увлекается выпивкой, самыми дорогими напитками. А…

— Вы, Зоя, нахватались сплетен, даже никуда особо не выходя. Я гляжу.

— Но… А это у вас что?

Она заметила в руках у Зайцева небольшой пакет в вощеной бумаге.

— Улики, — просто ответил Зайцев.

— Улики?

Но он уже пустился чуть ли не бегом.

— Скота! По всему Союзу! В трех экземплярах!

Косоглазого заместителя он застал врасплох.

— Товарищ Емельянов еще не вернулся! — заверещал зам. Зазвенев, подпрыгнула, стукнулась, снова подпрыгнула на полу пилочка для ногтей.

В один миг Зайцев представил косоглазого за маникюром. Ощутил тупой укол тошноты. Проглотил.

— Не могу сказать, когда будет! — верещал тот.