Укрощение красного коня

— Я же только чтобы вас предупредить. По‑дружески. Я возьму и липстик, и джемперец. Вы сколько за них хотите? А потом я вам о Ниорадзе этом расскажу. И про остальных тоже. А то вам сплетницы наши потом законопатят уши. А вам нужна правдивая взвешенная картина. Ума холодных наблюдений и сердца горестных замет. Да‑да, я между прочим, тоже интеллигентная. Я вам эту картину предоставлю.

— И липстик тоже продали уже? Ну входите, входите же.

Анюта Кренделева быстро высунула голову в коридор. Повертела направо, налево — не видел ли кто.

И, заперев дверь, обратила расстроенное личико на Зою. Ротик пополз в сторону: киса, казалось, вот‑вот всхлипнет.

— Но мне так хотелось липстик. — Топнула ножка. — Эта дылда Панкратова. Вобла облезлая. Зачем ей липстик? Зачем вы к ней пошли? Ее ведь ничего уже не украсит. А туда же. Все свихнулись точно с этими бегами. Как бы вырядиться. Других уесть. Только ей ничего уже не поможет!

— Я не знала…

— Что ее муж пьет? Да‑да, он пьет. Страшно пьет. Я вообще удивлена, что эта уродина нашла чем заплатить. Он ведь просаживает все! Он ведь не просто пьет. Я, мол, не алкаш, говорит — я гурман.

Зоя покраснела. В узелке у нее булькала бутылка коньяка — плата за липстик и джемперец. Панкратова долго рыскала под кроватью, потом за кроватью, потом в столе, потом за шкафом — и, наконец, лицо ее озарилось торжеством: выудила за горлышко. Видимо, схрон товарища Панкратова. Семейная ссора была неизбежна.

А Кренделева возбужденно перечисляла:

— Шампанское, коньяки, американский виски — замашки у товарища Панкратова самые буржуазные. А только это ничего не меняет: алкаш и есть! Вы только не подумайте: я не сплетница! — всплеснула ручками изящная Анюта. — Я вам правду говорю. Предупреждаю по‑дружески. С такой‑то супругой запьешь. Он пьет — вот она и зла на весь свет. Обо всех собирает и рассказывает гадости какие‑нибудь. А еще что‑нибудь у вас осталось?

Зоя спохватилась, завозилась, теребя свой узел. В нем клякнуло стекло о стекло.

При виде граненого флакона с французской надписью хорошенькие голубые глазки хищно блеснули.

Стук молотков оглушал. Дерево отзывалось звонко, вибрацию досок при каждом ударе Зайцев чувствовал ногами, ушами, всей поверхностью мозга, с которого будто сняли черепную крышку вместе с кепкой.

Шум, однако, нисколько не беспокоил товарища Баторского. Ноздри трепетали. От улыбки роскошные усы приподнимались, жили своей жизнью.

Среди большого пустыря быстро вырастала конструкция. Уже можно было различить очертания трибуны. На ярком солнце свежие доски слепили. Один из рабочих стащил через голову потную рубаху, показал поросль под мышками, на груди и снова влил свое в общее: бам‑блям! Бам‑блям!

— Бутович? — переспросил Баторский, будто в этом грохоте ослышался. — Я полагал, вы Жемчужным интересуетесь.

— Им я тоже интересуюсь. В свою очередь.

— А что — Бутович?

— Я тут справки навел… Интересная фигура.

Баторский бросил на него быстрый пронзительный взгляд. Но тон Зайцева был так прямодушен, глаза глядели на плотников так простодушно, что Баторский все же кивнул.

— Не скучная, нет.

— Товарищ Баторский, мне жарко, вы, я вижу, тоже заняты. Давайте не будем польку‑бабочку друг вокруг друга танцевать.

— Мне нечего вам сказать, товарищ Зайцев. Я Бутовича не имею чести знать близко.

— Вот как? Бутович у вас служит, а вам так прямо и сказать нечего?

— Он направлен по распоряжению товарища Буденного. По личному распоряжению товарища Буденного, — веско добавил Баторский. Не требовалось договаривать: «А я умываю руки». Симпатии в голосе Баторского слышно не было.

— Интересно как. Бывший царский офицер…

— Я тоже бывший царский офицер, товарищ Зайцев, — ощетинился Баторский.

— Ваша‑то биография поди не так красочна.

— Я в биографы господина Бутовича не набиваюсь.

— Я тоже нет. У меня бескорыстная любовь к человеческим курьезам.

Баторский явно напряг спину, шею, плечи. Глаза не моргали. Глаза опытного картежника. «Да, Умный Ганс бы сразу смекнул дело», — отметил Зайцев.

— Бывший офицер. Бывший коннозаводчик. Бывший глава Рысистого или какого там общества. Бывший издатель журнала о рысаках. Бывший миллионер. И вот поди ж. По личному распоряжению товарища Буденного.

— Так точно. И разговаривать об этом не вижу смысла.

— Почему?

— Приказы не обсуждаю.

— Понял, — кротко согласился Зайцев. Завизжало сверло. — А чего строят‑то?

Баторский глянул на него удивленно.

— Вас никто из мальчиков, хотите сказать, до сих пор не пригласил?

— Да. Я сам удивляюсь. Думал, за это время я им всем уже как родной.

— Я приглашаю. Наши бега. Приходите. Сами увидите.

— А кто с кем состязается?

— Все со всеми.

— Что, и рубль поставить можно будет?

Баторский выдержал великолепную паузу. Зайцев оценил: обычный человек от такой паузы успел бы превратиться в ледяной столб.

— Мы. Здесь. Не играем.

— Я так и подумал, — охотно согласился Зайцев. И подумал: «Мальчики. Нельзя, значит. Мальчикам».