Укрощение огня

Поцелуй был. Был и все. Подаренный буквально ни за что и ни с того ни с сего…

Первый. Значит ли это, что затем последуют другие?

И хочет ли он того… По-настоящему хочет, а не пощекотать нервы себе и другим, и потешить заодно собственную порядком подзабывшую об удовольствии плоть. И… чего он вообще хочет, и почему так — больно (?) и горячо — от ошеломляющего недоверия и тут же сменившего его яростного неистовства в глазах нынешнего господина, с которым разделил окончательное и неизбежное понимание сколь мало значил он для прежнего…

Огонь нечаянно обжег свое воплощение.

22

Старая колдунья-ночь, потрясала рваным покрывалом тьмы у костлявых бедер, прорицая начало нового дня и нового пути, и поминала недобрыми словами неразумных смертных, которые отказывались подчиняться ее воле, ибо был в крепости еще один человек, кроме растревоженного юноши, который не поддался сну, забыв о нем напрочь.

Аман ушел, ларец с кинжалом был передан вызванному Тарику, и едва за ним закрылась дверь, спокойствие разом слетело с мужчины. Амир метался по комнатам, меряя их шагами, однако разразившаяся в груди буря не утихала, разрывая на части душу: гнев, стыд, боль мешались с безумной исступленной нежностью. Желание вновь ощутить под ладонями тепло его тонкого сильного тела, слышать его дыхание и биение сердца — было подобно изнурительной жажде в палящем зное пустыни… Но разум останавливал разбушевавшиеся страсти и говорил, что торопиться нельзя, юноше нужно побыть одному, успокоиться, приведя в порядок мысли и чувства. Аман не поймет и не примет сейчас новых объятий и поцелуев, истолковав их превратно, ведь прежде в его жизни этого не было…

Ослепляющий гнев вспыхивал с новой яростной силой: одно дело знать, что юноша был рабом, обученным и предназначенным для плотских утех хозяев, и восхищаться его стальным несгибаемым характером, другое же — заглянуть в бездну, воочию увидев в каком горниле закалялась его гордость.

Служить подстилкой для тех, кто недостоин руки его коснуться! — аж зубы скрипнули, и Амир был вынужден остановиться, чтобы хоть немного успокоиться самому. — Или всего лишь вещью, игрушкой для утоления похоти для того, кто не оставил юное пылкое сердце равнодушным…

Однако по какой-то странной прихоти его собственного сердца, даже ревность к господину наместнику, из-за которого его драгоценная сияющая звезда пытался лишить себя жизни, куда-то пропала, оставив мужчине лишь презрение к глупцу, обокравшему себя самого, и холодную ярость к тому, кто посмел ранить юношу.

И толику стыда за испытанное облегчение потому, что иначе Аман не был бы сейчас в руках князя, и он теперь может подарить своему мальчику не просто безделушки, а нечто куда более важное и ценное, став первым для него… Научить его быть счастливым.

Если, конечно, строптивый упрямец позволит это сделать, — усмешка вышла горькой. Амани нельзя ни в чем винить, но боль от того, кем все это время юноша видел его, перехватывала горло.

Глядя на светлеющую кромку неба, Амир решительно тряхнул головой: никаких больше игр… Нельзя играть с чужим сердцем. И чтобы убедить недоверчивого юношу, что новый господин его отнюдь не очередная похотливая тварь, пожелавшая развлечь себя красивой яркой игрушкой, понадобиться куда больше терпения, ведь судя по реакции, Аман сам не допускал мысли, что в случае их связи, отношение к нему могло быть иным.

Пусть на теле его нет полос от плети и прочих следов людской злобы и низости, но кто может сказать, сколько шрамов уродуют душу… Теперь, когда причина столь яростного и упорного сопротивления стала ясной, сердиться на отказы и дерзости было абсолютно невозможно. Заметив, что юноша не торопится к нему, как было назначено, Амир только вздохнул: если гора не идет к Магомету… Прекрасная возможность потренировать собственную силу воли!

* * *

Увы, благие намерения едва не разлетелись в прах — причина опоздания оказалась куда прозаичнее: Аман попросту спал, намучившись сомнениями за ночь, а зрелище, представшее глазам мужчины, способно было лишить спокойствия святого!

Нервным взмахом руки отослав подорвавшегося Тарика куда подальше, князь бесшумно приблизился, завороженно рассматривая спящего юношу… Черные волосы разметались бурными волнами по подушкам, ресницы чуть подрагивали, играя тенями на розовеющей прозрачным румянцем щеке, а приоткрытые губы, чуть изгибались в улыбке — должно быть, явившийся к нему сон был в самом деле приятным.

Один вид этих капризных губ мог свести с ума, а Аман, ко всему, спал обнаженным. Покрывало сбилось, обернувшись вокруг стройных ног, и открывая взгляду плечи и безупречную линию гибкой спины до самой ложбинки меж ягодиц…