Укрощение огня

Амир обернулся, присмотрелся к опасно задумчивому возлюбленному и фыркнул, признавая правоту предыдущего замечания Амани. Прежде, чем его пламенная звезда успел что-то вытворить в запале, он набросил на плечи юноши ту самую черную с золотом абаю, что была на нем в вечер их первой и самой сложной шахматной битвы. Аман благодарно улыбнулся, расправляя ее и запахиваясь: абая была ему слишком свободна и длиннее, чем следовало, но добраться до своих комнат не уронив лицо — хватит.

— Я не смогу сегодня позаниматься с тобой, извини, — Амир не удержался и заправил за ухо юноше своевольную прядку.

— Ничего, — Амани сам не понимал, что тоже улыбается, мир вокруг потерял свои краски, сжавшись до одного человека. — Разомнусь немного, и пожалуй, стоит проведать Иблиса.

— Будь осторожнее… — плечи чуть сжало.

— Да… — юноша опустил ресницы. Неожиданно вырвалось, — Вечером вы тоже будете заняты?

— Да.

Сердце почему-то неприятно сдавило.

— Тем, что буду ждать тебя.

Отпустило, и оно снова забилось ровно.

— Я приду…

* * *

Лишь благополучно добравшись до своих покоев, Аман задался вопросом, что на него нашло, и принялся приводить себя в чувство. Он только поморщился, когда явно не сомкнувший за ночь глаз Тарик тихонько охнул при его появлении и отвел глаза: да уж, это не вышколенные евнухи! Но, пусть и окрасив в свои цвета, суть случившегося мальчишка все-таки понял правильно… Хотя, трудно заблуждаться на счет его времяпрепровождения, если юноша вернулся только утром, кутаясь в княжескую абайю и с парочкой свежих засосов. Тут и дурак сообразит в два счета, что если он эту ночь не был в своей постели, то однозначно провел ее в чужой, и в чьей именно гадать не приходилось тоже.

Помогая с утренним туалетом, Тарик следил за своим сосредоточенным кумиром, глазами избитого щенка, однако Амани было не до его рухнувших фантазий: во-первых, он ясно предупреждал, во-вторых, — со своими бы разобраться! Малейшие признаки небрежности в облике были убраны за считанные минуты без всяких усилий, которых, надо признать, не требовалось в принципе: юноше доводилось встречать новый день и в более потрепанном состоянии, а Амир был с ним до умопомрачения нежен… И вот об этом задумываться было попросту страшно.

Потому что мысли, в отличие от волос, не хотели ложиться ровно и гладко! Аман перестал понимать себя, точнее наоборот — понимал слишком хорошо, но соглашаться с этим и признавать — упрямо не желал. Юноша посмеялся бы над собой, но побоялся, что с ним впервые в жизни случится истерика: стало любопытно почувствовать, каково быть с таким мужчиной как Амир? Что ж, он прочувствовал это сполна, чтобы знать, что не только не сможет сказать «нет» в следующий раз, но и сам будет искать внимания князя.

Он придет к Амиру вечером… Чтобы снова метаться под ним, задыхаясь от вожделения, и подаваться навстречу, раскрываясь до предела возможного. Но не только, и в этом все дело!

…Он вновь заглянет в эти глаза, которые действительно видят его высокой звездой, сияющей и желанной, а не красивой подстилкой, лучшим образом подходящей к пышному дворцовому убранству. Снова отдастся во власть сильных и ласковых рук, которые касаются его тела как святыни, а не удобно настроенного инструмента, и губ, что пьют его, как приникают к прохладной воде источника посреди палящего зноя, и он впервые понимает, что значит чувствовать себя живым по-настоящему… За такое отдают не только жизнь, но и продают душу!

По сравнению с прежними самыми дерзкими его мечтами — эта реальность как пламя факела, пусть ярое и жгучее, способное жестоко опалить неосторожную руку, и свет самого солнца, без которого нет жизни. От такого не способен отказаться даже неизлечимый безумец, обратной дороги нет. Невозможно однажды попробовав амброзию, забыть об этом и со спокойной душой до конца дней питаться простым хлебом! Аман знал, что проиграл, и теперь, в безжалостно-ясном свете дня пытался без помех осознать, насколько сокрушительным оказалось его поражение.

Без всяческих пророчеств, о которых не имел ни малейшего понятия, он отдавал себе полный отчет, что его дальнейшая судьба тесно связана с Мансурой и ее князем. Только не был уверен, — о нет, не в том удастся ли, — а в том, как следует поступать, если он не хочет утратить одно сокровище, со временем растеряв и другое…

Остаться свободным и равным, Ас-саталь, и вновь испытать изумительное безумие на ложе Амира, — Амани усмехнулся уже жестче, возвращая себя привычного: от скромности он явно не умрет. Все и сразу, лучшее и никак иначе!

…Но трудно верить, и особенно трудно для того, кто всю жизнь учился обратному так же успешно, как и прочим своим искусствам, а проигрывать пусть даже самому благородному и желанному противнику — одна из самых сложных наук. Он желал и боялся следующей ночи, так и не придя в своих рассуждениях к какому-либо выводу. Чувствуя себя как человек, который знает, что наркотик уже отравил его кровь, очищать ее будет — тяжело.