Читаем Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени полностью

Необходимость покаяться перед смертью в таком грехе, как богатство (а именно – владение частной собственностью и в особенности деньгами), исходила не только из общехристианских соображений, но и из долгой традиции подготовки к смерти и поминания усопших, окончательно оформившейся в текстовом виде к XVII веку в предисловиях к синодикам – особым поминальным книгам, содержащим перечни лиц для поминовения и литературные тексты о смерти и о важности поминовения усопших. В одной из притч, входящих в предисловия синодиков, рассказывается о монахе Иусте, который, несмотря на запрет, владел тремя златниками, за что игумен лишил его христианского погребения. Однако после молитв игумена и братии Иуст явился своему брату, подвизавшемуся в том же монастыре, и поведал, что раньше ему худо было, а теперь стало лучше[542].

Этот рассказ подчеркивает тесную связь между личным и коллективным благочестием у монахов. Личное покаяние в накоплении богатства или правильное им распоряжение (монах Иуст не делает ни того ни другого) не исключает действенность молитв «друговъ могущихъ пособити в вечныя кровы» после смерти – панихид, сорокоустов, молитв монахов и белого духовенства, для получения которых нужно было внести плату или сделать вклад.

Дальнейшее переосмысление идеи покаяния во владении «неправедно нажитом богатстве» приводило к необходимости правильно распорядиться своим имуществом: «да еще и не уготовихся в житии моемъ ко смерти, поне не буду не готовъ устроенимъ дому моего чрезъ завѣтное писание»[543] или «прежде смерти смерти (так! – А. П.) наипаче внезапныя и напрасныя умножения ради моихъ беззаконий бояся: умыслихъ на//писати сию духовницу, или тестаментъ рукою моею. Да не како аще и неправедное мое есть собрание неправедно погибнетъ» (Сим., л. 10–10 об.) Устроение «временных вещей» может производиться во славу Бога, их даровавшего, а также для того, чтобы богатство завещателя не стало после смерти причиной раздоров:

умыслихъ о мнѣ самомъ вручение содѣяти и временныхъ вещей стяжание, отъ Господа Бога моему смирению врученное, добрѣ устроити, въ славу давшему сие, въ верное строителство и въ ползу грѣшныя души моея[544].

Более конкретные сведения о практиках личного благочестия дают dispositio – распорядительные части духовных грамот. В них важное место занимала не только раздача денег и имущества близким людям, но и распоряжения о желаемом месте погребения и погребальной церемонии, поминовении – службах и сорокоустах, о раздаче «милостинных» денег нищим, в тюрьмы и больницы и, наконец, о посмертных вкладах в монастыри и церкви.

Расходы на поминовение включали в себя несколько статей. К относительно обязательным относились сорокоусты, панихиды и обедни, чтение Псалтыри; завещатель регулировал их количество и место проведения. Исключительно по желанию делались вклады для записи в синодики или помянники, для поминовения в течение определенного срока в конкретной церкви. Таких вкладчиков поминали сообразно правилам монастыря, пожеланию вкладчика и размеру вклада. Правила поминания тех «боголюбцов», которые дарили монастырям земельные угодья (что стало невозможно во второй половине XVII века)[545], были прописаны в Стоглаве, чьи постановления действовали до 1721 года. Жестом личного благочестия, в отличие от диктуемых обычаем сорокоустов, были и вклады «на пользу души», «будущия жизни ради, въ наследие вечныхъ благъ»[546]. Они также предполагали поминовение братией монастыря, но не имели четко определенных форм. Как отмечал Л. Штайндорфф, «сделать вклад в элитный монастырь и обеспечить себе там поминание являлось религиозным и престижным актом»[547].

Несмотря на то что традиция поминания усопших, с которой непосредственно связаны вклады, была крайне важна для человека XVII века[548], сохранившихся великорусских завещаний духовных и светских лиц с посмертными вкладами совсем немного[549] (в завещаниях с юго-западных территорий России такие вклады упоминаются несколько чаще)[550]. На наличие вкладов в духовной грамоте влияли многие факторы (например, имеющиеся у завещателя деньги, книги, иконы или иные ценные предметы, которые могли бы служить вкладом), в том числе и отношение православия к идее спасения.

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги