Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени

Смерть предстает в духовных грамотах в образе татя – вора, крадущего у человека душу (источник – новозаветная притча о неразумном богаче, Лк 12: 20), без оглядки на его сан и положение:

Смерть бо вся косою люте сецает,
в темныя гробы всяк сан похищает,
невѣсть прощати нища и богата,
равнѣ вси смерти посѣщают врата,
знаменуют яко
ему же в мир сей внити прилучися,
в смертныя врата ити готовися,
в няже толцаетъ, ходяще ногама[532]

.

Прощение великих грешников – «Давида», «разбойника исповедовавшегося», «Манасии покаявшегося», «мытаря умилившегося», «блудницы плакавшейся», «Ахава сетовавшего»[533] – давало надежду на Божье милосердие[534]. События новозаветной истории также становятся примером спасения: составители духовных грамот надеются, что Христос скажет им то же, что сказал «иногда женѣ грѣшницѣ: вѣра твоя спасетъ тя, иди в мирѣ»[535]. Библия подтверждала идею о том, что грехи не мешают спасению, а способствуют проявлению божьей благодати – «идѣже бо умножися грѣх, преизбыточьствова бл(а)годать» (Рим. 5: 20)[536].

В XVII веке зарождается так называемое «новое благочестие», которое предполагает «уверенность в провиденциальном и непосредственном вмешательстве высших сил в свою судьбу»[537]. Бог представлялся завещателями как беспредельно милостивый и всепрощающий, а покаяние и молитвы о спасении сменяются почти уверенностью в Божьей милости: «обаче не отчаяваюся ради бездны грѣховъ моихъ, взираю бо на бездну милосердия божия, иже сниде с высоты небѣсныя коежебы грѣшныя призвати к покаянию. и вижду яко силенъ есть и хощетъ вящшая простити» (Сим., л. 9 об.). Завещатели уверены, что Бог, как «человѣколюбецъ», пришел не губить, но «въ покаяние призвати и спасти погибшее»[538].

Вмешательство высших сил может проявляться как в разного рода видениях: «Слышитися мнѣ нѣкто – гласъ онъ Исаии пророка во мнѣ вѣщати: устрой о дому твоемъ, умираеши бо ты и не будеши живъ»[539] (Ис. 38: 1), так и в принятии на себя роли, аналогичной библейским персонажам. Симеон Полоцкий в авторском сборнике проповедей принимает на себя роль пророка, апостола, передающего, транслирующего Божье слово верующим[540]:

Умыслихъ азъ гладнымъ православныхъ душамъ д(у)ховную трапезу, обѣдъ душевный от пищъ слова б(о)жия уготовати, и представити во дни воскресныя, на вселѣтное поприще, въ насыщение спасенное: да отвергше брашна неполезная душетлѣнная, ядятъ сей обѣдъ душецѣлебный, душекрѣпителный, и душеспасенный, яко от брашен бл(а)гихъ уготованный. <…> Желаю и азъ, да и моя сия книга горесть вамъ родитъ во чревѣ, еже есть горкое о грѣсѣхъ рыдание, горесть сокрушения срдца: ей же послѣдуетъ сладость бл҃годати бж҃ия въ жизни сей: и сладость бл(а)женства вѣчнаго, во грядущемъ вѣцѣ[541].

В целом ряде случаев преамбулы и содержащиеся в них аренги (вводные статьи, в которых обычно обосновывается причина написания завещания) имели вполне практическую цель и выражали, пусть и в литературно-этикетных формулах, отношение монахов к своей частной жизни, противоречащей уставным нормам. Симеон Полоцкий в духовной грамоте раскаивался в жизни, не соответствующей монашескому статусу, в пренебрежении обетом нестяжания и накоплении имущества: «презрѣхъ звание мое монашеское о мнозѣмъ имѣний пекохся. аще нищету при пострижений власовъ главы моея выну хранити обѣщахся» (Сим., л. 9 об.). Подобные аренги позволяли завещателю снять острое противоречие между монашеским статусом, сопутствующим ему обетом нестяжания и распоряжением «неправедно» нажитым имуществом.