Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени

Духовные грамоты настоятелей монастырей, епископов, митрополитов и патриархов часто состояли исключительно из духовных наставлений и заветов и очень редко касались материальных вопросов. Содержательно они могли включать в себя монастырский устав, поучения, исповедь[522], философско-богословские рассуждения. Эти завещания обычно зачитывались при погребении, а духовные грамоты основателей и первых игуменов монастырей оставались в обители и использовались как устав[523]: митрополит Казанский Адриан, будущий последний московский патриарх досинодального периода, читал духовное завещание патриарха Иоакима на его похоронах[524]. Таким образом, для лиц монашествующих и занимающих высокие должности в церковной иерархии составление духовных грамот оказывалось актом личного благочестия в публичном предъявлении и одновременно статусным, ожидаемым актом, отвечающим требованиям обычая и этикета, и следовательно – нормированным, хоть эта норма и не была зафиксирована на письме.

При составлении завещания было важно не столько упорядочить имущественные и финансовые вопросы, предотвратить «нестроение» в доме, среди родственников и близких людей, сколько привести в порядок духовную сторону жизни – покаяться в грехах, попросить прощения и правильно распорядиться имуществом, чтобы получить спасение. Это должно было помочь монаху-христианину подготовиться к «хорошей смерти»: «да аще и не уготовихся в житии моем до смерти, поне не буду не готовъ устроениемъ дому моего чрезъ заветное писание»[525]. Подтверждением идеи об устроении имущества как подготовки к смерти служила евангельская притча о зарытом таланте: «зѣмная имѣния вѣрному строительству моему от Бога врученная, яко талантъ въ земли забвения закопати <…> виновенъ осуждения буду со онымъ рабомъ евангельскимъ»[526]. Богословское обоснование необходимости составить духовную грамоту помещалось в преамбуле, а описание желаемого погребения и поминовения, посмертные вклады и «милостинные» деньги перечислялись в распорядительной части.

В XVII веке преамбулы духовных грамот московских церковных иерархов и монахов превращались под влиянием польско-литовской завещательной традиции и барочной стилистики в пространные духовно-исповедальные, а часто и литературные нарративы, рассказывающие о личном благочестии. Они требуют особого подхода в силу самого характера русской допетровской книжности; равнение на образец продолжает оставаться одним из ведущих аспектов культурной парадигмы, а все еще средневековый характер русской письменности диктует наличие этикетности и заимствований. Духовная грамота Вятского и Пермского архиепископа Ионы, составленная 8 октября 1699 года[527], слово в слово, за исключением имени завещателя, повторяет завещание митрополита Рязанского и Муромского Илариона (ум. 1673), написанное Симеоном Полоцким.

Количество подражаний без указания источника по-прежнему велико, но теперь подражание часто «проговаривается» и «озвучивается». Содержание духовной грамоты епископа Митрофания Воронежского (1623–1703) построено вокруг идеи «образа»: он призывает свою паству (тех, к кому обращено духовное завещание) позаботиться о своем спасении и «показать» себе «образ» – то есть пример – из Евангелия и сочинений Иоанна Златоуста; далее уже сама паства должна стать «образом», примером для других – «на сие бо мы позваны есмы, еже нам собою показати образ благочестия»[528]. И даже погребение должно состояться по образцу: «…по чину схимонаховъ, якоже вси стии гречестии архиереи, и якоже по образу и по завещанию отца нашего Архипастыря святейшаго киръ иоакима патриарха московскаго и всея россии, онъ заповеда о себе, а намъ образъ предалъ»[529]. Патриарх Иоаким, умерший в 1690 году, действительно завещал похоронить себя в монашеской одежде и «по чину монахов» – так же как хоронили всех патриархов «греческие Константинополские Александрииския, Антиохииския»[530].

Благочестивые размышления в преамбулах, стилистически и содержательно тесно связанные с предисловиями синодиков, касаются значения и роли смерти в жизни христианина, страха Божьего суда и наказания за грехи, надежды на спасение и Божию милость. Необходимость всегда помнить о смерти и готовиться к ней на протяжении жизни иллюстрируется не только библейскими цитатами (например, Быт. 3: 19: «яко земля еси и в землю пойдеши»), но и патериковыми историями и историческими анекдотами. Рассказ о Диогене включен в завещание митрополита Павла. Как-то Диоген захотел напомнить Александру Македонскому о его смертной природе, для чего сделал вид, что что-то ищет в груде человеческих костей. Александр спросил его: «Что ти бысть Диогене? Яко живъ – погребаешися, кое тебе живу сущу с мертвыми общенье? И кая ти с немыми философия?» Диоген отвечал, что ищет кости отца Александра, великого царя Филиппа, и не может найти – «вси бо суть подобны»[531].