Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени

Сводя воедино несколько важных положений, упомянутых выше, отметим, что смещение фокуса на частную историю в современных исторических проектах часто помогает усложнить картину прошлого, увидеть его как совокупность альтернативных инвариантов, которую можно представить обществу с помощью современных технологических средств. Одновременно с этим частная история – это «интересная» история, то, что делает, например, увлекательным мейнстримовый исторический художественный фильм. Несмотря на то что историки-профессионалы часто (и нередко заслуженно) рассматривают «развлекательность» исторического проекта как его недостаток (вспомним упомянутое выше мнение Б. И. Колоницкого), медиапродюсеры, также в силу специфики своей профессии, не могут игнорировать те аспекты репрезентации прошлого, которые привлекут публику к их проекту. Кроме того, в ситуации трансмедийного медиапотребления каждая медиаплатформа и не должна предоставлять публике всю полноту знаний по той или иной теме: «развлекательный» жанр может выступать в роли триггера, привлекая внимание публики к историческому сюжету, а появившийся интерес к теме может быть удовлетворен, например, с помощью чтения книг. Как бы то ни было, частная история оказывается на пересечении интересов историков, которые стремятся к рефлексивному, комплексному, неангажированному знанию о прошлом, и медиапродюсеров, создающих популярные проекты. Частная история в фильмах и сериалах представлена в основном за счет реконструкции истории повседневности, а это наиболее сложный и дорогостоящий аспект исторического кино, но именно он подвергается пристальному вниманию и критике. Частная жизнь монархов – еще более сложная тема, так как, помимо «очеловечивания» представителей властных элит, образ власти в таких фильмах подвергается десакрализации, что приводит к ожидаемым и неожиданным конфликтам, выходящим далеко за границы споров о художественных достоинствах произведения.

Тем не менее в кинематографе и на телевидении интерес к повседневности как «рамке истории» возрастает: реконструкция прошлого от лица самых разных свидетелей и участников событий открывает для медиапродюсеров большие нарративные возможности. Этот интерес медиапродюсеров в определенной мере позволяет проиллюстрировать академические дискуссии о «ностальгии» (Ф. Анкерсмит, С. Бойм) и «памяти» (А. Ассман). Репрезентация истории повседневности в популярных медиапроектах дает возможность до некоторой степени подвергнуть пересмотру «само собой разумеющееся» в истории, вернуть зрителю право на сомнение.

Повседневность в ее объемном, многомерном виде зритель ожидает увидеть прежде всего в кино – традиционно одном из наиболее зрелищных способов репрезентации прошлого. В связи с этим знаменательно, что фильмом, который можно назвать единственной реакцией российского кинематографа на столетний юбилей Октябрьской революции, стала вышедшая в конце октября 2017 года «Матильда» (реж. А. Учитель). Картина, посвященная роману последнего российского императора Николая II, вызвала широкую общественную дискуссию, развернувшуюся еще до премьеры фильма. На фоне этой дискуссии попытка А. Учителя предложить альтернативный как по содержанию (другие герои и события), так и по форме (приватная жизнь императора) способ реконструкции истории конца XIX века в кино в год столетия русской революции осталась малозамеченной и мало обсуждаемой. В то же время, на наш взгляд, именно этот факт демонстрирует, как в официальной и популярной истории происходит изменение образа власти и как эти изменения связаны с репрезентациями династии Романовых и попытками очеловечивания власти через реконструкции повседневной культуры и личной жизни монаршей семьи.