Укрощение рыжего чудовища

Известий от Тихона почти не было. Иногда он звонил Нине, и только. Жив-здоров-работает. Всё. А потом вдруг приехал на иностранной машине с водителем. Вышел из автомобиля с полными руками пакетов. Аристарх смотрел на сына молча. А тот сгрузил подарки у порога и усмехнулся.

– А вы всё нищенствуете? Эх, батя, батя… На вот… – полез в карман куртки за кошельком, зашелестел купюрами. – Ты, если чего надо, звони, вот номер. – К купюрам протянул бумажку с написанными от руки цифрами. – Я теперь денег много зарабатываю, помогу тебе младших на ноги поставить…

Но тут Аристарх Петрович почувствовал сильный запах спиртного и взвился. Полетели в стороны купюры. Бас Аристарха Петровича был слышен на всей улице. Тихон сел в машину, и она с рёвом умчалась. Аристарх стоял, прислонившись к косяку и держался за левую половину груди – сердце немилосердно жгло огнём, кололо. За его спиной тихо плакала Серафима Андреевна. София и Лиза молчали, потрясённые. И только Нина хмуро собирала разлетевшиеся по всему двору разноцветные деньги.

Ночь Аристарх Петрович провёл без сна, на коленях перед престолом в храме. Просил у Отца Небесного наставления в своём мирском долге и пути отца собственного сына. Как жить дальше? Что делать?

Оказалось, что уже стемнело. Кто-то включил лампу на тумбочке. Прошёл почти час. И что было самым настоящим чудом – за всё время исповеди отца и сына Тихих у их своеобразного «духовника» ни разу не зазвонил телефон. Как будто все внезапно забыли о заведующем травматологическим отделением. Это ли не диво?

Еще бы спина так не ныла – Самойлов только сейчас осознал, как затекла поясница. И еще попутно обратил внимание, что во время беседы отец и сын держались за руки. Да уж, наверное, он всё же лишний, и теперь им надо побыть вдвоём. Глеб Николаевич и так совершенно неожиданно и непрошено оказался свидетелем их долгожданного примирения. Но с другой стороны, у него есть собственный сын. И он тоже натворил глупостей, пусть и не столько, сколько Тихон Тихий.

Самойлов кашлянул.

– Да уж, Тихон… Слушал я тебя и думал, что пуля в плечо – это при твоём характере ты еще легко отделался. И, кстати, раз уж разговор зашёл… Обязан сказать, так что уж прошу меня теперь выслушать.

Отец и сын посмотрели на доктора.

– Причиной, спровоцировавшей падение и, как следствие, вызвавшей смещение пули, и то острое состояние, которое за этим последовало – стал удар. Удар, который нанёс… мой сын. Если серьёзно, то ты, Тихон, имеешь полное право по закону предъявить претензию об ущербе здоровью и временной утрате трудоспособности.

Тихон что-то хотел сказать, но Глеб Николаевич не дал.

– Подожди. Я не закончил. Хочу, чтобы ты кое-что для себя уяснил, прежде чем мне ответишь. Ты несколько лет ходил с бомбой внутри, ты это понимаешь? По краю ты ходил, по самой кромке. Любое падение могло спровоцировать то, что случилось позавчера. Ты мог банально поскользнуться. Тебя могли нечаянно толкнуть. Тебе было достаточно просто не слишком удачно упасть, чтобы пуля сместилась и пережала артерию. Думаю, это был только вопрос времени. Как ты вообще себя сохранил с твоим-то буйным характером, я понять не могу? – Заведующий отделением покачал головой. – Везучий ты, видать, очень. Ведь это дело одной секунды: ты поскользнулся или тебя толкнули, ты неудачно упал на плечо – и всё. И какова вероятность, что рядом с тобой окажутся люди, которые быстро поймут, что с тобой произошло? Поймут, среагируют, смогут организовать медицинскую помощь? Думаю, она близка к нулю. Тебе невероятно повезло, что тебя ударил врач. И что это произошло в двух шагах от хирургического корпуса. Конечно, Колька виноват. Но это по закону. А по совести он тебе жизнь спас.

Ответить Тихон снова не успел. Послышался тихий всхлип, все повернули головы к дверям палаты. По косяку медленно сползала вниз Серафима Андреевна Тихая. Первым среагировал Глеб Николаевич, потому что врач. Подскочил, успел подхватить. А тут и Аристарх Петрович подоспел.

– Сима, Симочка, да ты что…

У Серафимы Андреевны дрожали побелевшие губы, тряслись пальцы, которыми она вцепилась в ворот рубашки мужа. Самойлов выглянул за дверь и громко закричал:

– Маришка! А-а, это ты, Рита! Сердечного чего-нибудь, сюда, в вип, живо!

Постовая сестра бегом сорвалась с места.

Серафиме Андреевне оказали помощь, и она пришла в себя, щёки у нее порозовели. Муж и сын хлопотали вокруг нее. Глеб Николаевич вспомнил о делах и собрался уходить. Тихим теперь точно надо было побыть узким семейным кругом. Но от двери Самойлов обернулся и произнёс, глядя в глаза Тихону:

– Ты подумай над тем, что я тебе сказал, Тихон. И дай знать, что решил.

– А тут и думать не о чем.

Упрямый взгляд из-под нахмуренных бровей показался Самойлову странно знакомым.

– Я понимаю, что у вас, Глеб Николаевич, обо мне не самое лестное мнение сложилось. Но у меня и в мыслях не было винить… – Тихон негромко кашлянул. – Обвинять вашего сына в случившемся. Во всём виноват я сам.

Заведующий спокойно кивнул.