Укрощение спортивной

Юрий сплевывает на снег и щурится на меня. Видно, что ему хочется скинуть маску интеллигента, тем более, что мы одни в этом глухом месте. А у меня нет страха. Нет. Есть веселая злость и понемногу накатывает бешенство, а вместе с ним ощущение восторга, словно я жил все тридцать лет ради этого момента и теперь должен совершить подвиг. Тот самый, который снился, когда я был маленьким — победить дракона. Тот самый, о котором мечтал, когда тихо поскуливал на кровати после школьной драки, когда хотел стать сильным и отомстить надоедливому старшекласснику. Тот самый подвиг, которым хотелось блеснуть перед сокурсницами — спасти заложника из лап террористов. Тот самый подвиг, о котором мечтают мужчины в возрасте — только тут уж мечты у всех разные.

И вот он, этот миг наступает.

— Я продержусь. С моими связями, с моими знакомствами…

— С твоими связями и знакомствами? Да они отпадут, как только выйдешь за порог предприятия. Так что зря бахвалишься тем, чего нет на самом деле.

— Да что с тобой болтать. В общем так, оступаешься от Оксаны и я…

— А не пошел бы ты? Я всю жизнь ненавидел таких мажоров, как ты. Вы думаете, что вам всё позволено и всё безнаказанно? Спокойно можете переступать через людей? Ломать им судьбы? Мешать личное отношение с рабочими моментами?

— А я всю жизнь презирал таких ничтожеств, как ты. Постоянно ноете, всегда чем-то недовольны, на постные рожи смотреть тошно. Что тебя не устраивает? Твое положение? Измени его, уволься и начни на новом месте. Не можешь, или не хочешь? Тогда не ной! Сцепи зубы и двигайся вперед. Вот только двигаться ты можешь после волшебного пенделя.

— Может всё-таки стиснуть зубы, а не сцепить?

— Вот, видишь — ты даже мыслишь штампами. У вас всех заштампованное восприятие, сказали делать так, а не иначе и всё — программа запущена, и вы боитесь ступить влево-вправо, лишь бы не ошибиться. А ошибаться нужно! Ошибаться необходимо! На них учатся!

— Ты сейчас описываешь себя. С ног до головы описываешь себя. Я не боюсь ошибаться, но мне не плевать на ошибки. Ошибкой было то, что мы позволили тебе остаться в коттедже. Если бы не ты…

— Если бы не я, то Оксана загнулась бы от скуки. Ты же не мужчина! Мужчины не позволят себе распускать нюни и скулить. Если ты мужчина, то не должен показывать, что тебе плохо, не должен умолять о премии, не должен подгибаться под тех, кто сильнее. Даже любовные романы не должен писать, если на то уж пошло.

Хотите вывести из себя мужчину? Раздразните его и скажите, что он не мужчина. По крайней мере, на меня это действует. Кровь с такой силой бьет в голову, что я боюсь — как бы она не взорвалась. Руки дрожат, в кончиках пальцев нестерпимо колет, будто под ногти загоняют швейные иглы. От адреналина слабеют колени, меня ощутимо потряхивает… Да что потряхивает, колотит от той ярости, которую испытывают обожравшиеся мухоморов берсерки.

— Я не отдам тебе Оксану, мудак! Мне плевать на твои угрозы! Раньше я тебя может и уважал, а теперь ты всего лишь неудачник, который не может ничего сделать сам.

— Ничего не могу сделать сам? Это ты зря…

Кто из нас ударил первым? Мне хочется думать, что я…

Лыжи отлетают в стороны. На снег падают первые капли из разбитого носа. Скула взрывается болью, но так же стонут и костяшки пальцев — кожа сдирается о его зубы.

Два человека, которые в офисе натянуто улыбались друг другу, на фоне природы выпускают внутренних зверей. Это уже не мы. Это сражаются за самку два зверя. Кулаки, зубы, колени, локти — всё идет в ход.

Удар, ещё удар и падаем на снег. Слова кончились, раздается лишь:

— Ннна!

— Кх!

— Хххха!

— Ааа!

Молчаливые ели бездушными зрителями наблюдают за боем гладиаторов. Если один поднимется и обратится к ним, то мохнатые лапы вряд ли повернутся шишками вверх.

Снова клещи на горле. Он оказывается сверху, но рука натыкается на упавшее ружье… Я упираюсь прикладом в его грудь и, как рычагом, сбрасываю с себя. Он откатывается и вскакивает на ноги. Налитые кровью глаза шарят по взрыхленному снегу. Находят то, что искали… Я не успеваю подскочить и остается только вскинуть ружье в ответ.

Мы застываем. Не верится, что смогли наставить оружие друг на друга.

Расстояние с десяток шагов — промахнуться почти невозможно. На бровях налип снег, и теперь он тает, стекает в глаза и размывает фигуру напротив. Большим пальцем снимаю с предохранителя. Чувствую, как от напряжения дрожит указательный.

— Боря, ты показываешь зубки. Может, я тебя и недооценил… чуть-чуть, — щерится Юрий.

Из его рассеченной брови стекает струйка крови, мешается с налипшим снегом и превращает лицо в страшную маску готического мима. Думаю, что выгляжу не краше. Из носа катятся теплые капли, стекают по губам на шею.

— Конечно же недооценил. Из-за своего раздутого эго ты не видишь дальше собственного носа, — вырывается у меня.

Интересно, а Пушкин с Дантесом на таком же расстоянии стояли друг от друга? Может…

Блин! Меня убить могут, вот прямо сейчас, а я о Пушкине думаю! Это всё из-за того, что я не верю в то, что Юрий выстрелит. Может, потому что сам не собираюсь стрелять?