Укротить ловеласа

Он был брезглив с детства. При всей своей любви к еде, ни за что бы не съел то, что упало на пол или, не приведи Господь, на стол в общепите. Как в одном человеке чистоплюйство сочеталось в абсолютной неразборчивостью в интимных связях, Надя не понимала, но сейчас ей до чертиков хотелось его помучить. Она знала: попади Платон во вражеский плен, нашлось бы всего два способа довести его до исступления, чтобы он сдал все пароли и явки. Первый - сыграть фальшивую ноту. Второй - засунуть палец в его еду. И сейчас Платон смотрел на нее с таким первобытным ужасом, как будто она не кекс поглощала, а добрую порцию опарышей.

- Прекрати. - он зажмурился и отвернулся.

- Фто-фто? - переспросила она с демонстративно набитым ртом. - Не флыфу!

- Женщина, ну сколько можно! На меня же крошки летят!

Впервые за целый день Надя испытала нечто, похожее на удовлетворение. Ничтожно малая компенсация по сравнению с потерей парня, но все же приятно.

- Бессовестный ты. - она сделала большой глоток безвкусного кофе.

- Вечно ты из всего делаешь трагедию, - Платон отряхнулся и, убедившись, что от кекса осталась только печальная горка изюма, повернулся к Наде. - Вы же и встречались-то всего ничего. Сколько там у вас свиданий было? Три? Пять?

^{- Два}.

- Вот видишь, - заулыбался Платон. - А ты завелась. Найдешь себе.

- Два года, - перебила она. - Мы встречались два года.

- Но. Когда ты успела? Я бы заметил.

- А я сама не замечаю уже, есть у меня личная жизнь или нет, - Надя подняла руку, подзывая стюардессу. - Я просыпаюсь - и думаю о том, что там у тебя на сегодня. Ложусь спать - и думаю о том, что у тебя на завтра.

- То есть ты все время думаешь обо мне? - он придвинулся к ней поближе и кокетливо поиграл бровями.

- Да иди ты! - она ткнула его в бок и с облегчением передала поднос стюардессе. Вот сложит столик - и сможет полноценно повернуться к Платону спиной, не придется сидеть, соприкасаясь с ним бедрами. Была бы Надина воля, она бы воткнула между сиденьями звуконепроницаемый непрозрачный щит.

- Ну признайся, он же тебе даже не нравился, - напирал Платон, будто не понимая намеков.

- Ты даже ни разу не заплакала, а женщины обожают реветь от неразделенной любви.

- А ты что, до слез меня хотел довести?..

Надя уже собиралась высказать все, что у нее накопилось, или хотя бы донести до Платона, что единственный мужчина, который не нравится ей по-настоящему, сидит сейчас слева от нее и нарывается на тяжкие телесные повреждения. Но вовремя вспомнила, что Платона надо не просто доставить на репетицию с целыми руками и ногами, но и дать ему настроиться. И спор о том, кто виноват, этому не поспособствует. Пришлось выдохнуть и поскрести по внутренним сусекам в поисках терпения.

- Так, ладно, - Надя выпрямила спину и нацепила дежурную улыбку продавца-консультанта. - Репетиция в пять, до этого тебе надо пообедать. Могу поискать ресторан по дороге из аэропорта, тебя отправлю в концертный зал, а сама заселюсь в отель и потом заберу тебя с репетиции...

- Эй, ну погоди, - взмолился Платон. - Не включай опять робота, пожалуйста! Давай поговорим.

- Не стоит.

До конца полета Платон еще несколько раз предпринимал неловкие попытки помириться. То рожи корчил за спиной у пассажира, то изображал пальцами человечка, который решил вскарабкаться на Надю, как альпинист, и все время падал.

В пантомиме Платон был силен с детства. Всегда так делал на скучных уроках по музыкальной литературе. Они с Надей садились рядом, и пока убеленная сединами Элеонора Вильгельмовна дрожащим голосом распространялась о композиторах Могучей кучки, Платон ее незаметно пародировал, чем доводил Надю до колик. А она пыжилась и стискивала зубы, даже кусала свой кулак, чтобы не расхохотаться в голос и не омрачить память Модеста Петровича Мусоргского.

Невозможно было злиться на Платона, когда он так сильно напоминал ей того мальчишку, плюшево-безобидного, что хотелось положить голову ему на плечо и спросить с улыбкой: «Да где ж ты пропадал-то все это время?» Но Надя держалась. И пусть пальцевый человечек-альпинист был забавным и трогательным, Надя знала: расслабится сейчас, и не пройдет и дня, как Платон выкинет очередной фортель. Нет, только деловой настрой и профессионализм, только так она могла сохранить лицо. Поэтому Надя без лишних церемоний пихнула Платону распечатки нот и велела ему сидеть и молча повторять свою партию.

В аэропорту Вены их ожидали сразу две неприятности: длинная очередь из китайских туристов на паспортном контроле и не в меру веселый таможенник. Кто не путешествовал по миру с музыкальным инструментом стоимостью в полсотни тысяч евро, тот ничего не знает о чувстве юмора. И когда бравый австрияк в форме решил, что виолончель на снимке в паспорте, - а всякому приличному инструменту полагается комплект документов, в котором разве что СНИЛС не хватает, - отличается от виолончели в чехле, Надя поняла: день будет долгим. Порой ей казалось, что проще перевезти через границу пару нелегалов, чем одну задекларированную деревяшку со струнами и смычком.