Укус ящерицы

Американские адвокаты? Вы доверились им, Хьюго? Конечно, нет. Это ниже вашего достоинства. К тому же мы теперь тоже в состоянии позволить себе адвокатов. Деньги, как известно, дают возможность покупать лучшее. А деньги у нас есть благодаря книге. Вы ведь ее видели, правда? Если нет, я вам пришлю. С автографом. Там, разумеется, изложена моя версия. Черным по белому. Как гласит пословица, что написано пером… Почитайте и задайте себе вопрос: а так ли уж я хочу, чтобы все это продолжалось?

Эмили просмотрела еще пять коротких посланий, отметив, что тон их постепенно менялся, отражая раздражение, злость и Даже страх. Она подошла к последнему и начала читать, преодолевая внезапно накатившее чувство стыда.

Отчаяние проступало во всем, в том числе в почерке: Форстер писал печатными буквами, как ребенок, пытающийся привлечь внимание взрослых.

И это ПОБЕДА? Сжечь мою книгу! Заморозить наши банковские счета! Чем мы заслужили такое, Хьюго? Прищемили твое тщеславие! Или дело в другом? Так СЛУШАЙ. ОНА НЕ твоя. Никогда твоей не была. И никогда не будет. Я скорее умру, чем допущу это. Подумай, вспомни, кто я и каким могу быть, и ты поймешь — это правда.

Тебе не победить. Даже если подкупишь всех до последнего судей в Италии. Будешь настаивать на моем возвращении, и, клянусь, и вернусь. Вернусь и сделаю то, что должен был сделать уже давно. Положу конец твоему жалкому существованию. Раз и навсегда. ДЕРЖИСЬ ОТ НАС ПОДАЛЬШЕ.

Д.

Эмили вздохнула и положила письмо на колени, ненавидя и презирая себя за непрошеное вторжение в чужую жизнь, в чужие дела, в чужую драму.

«Она не твоя. Никогда не была. И никогда не будет».

Не здесь ли причина всех бед и несчастий Хьюго Мэсситера? И не была ли Лаура Копти, женщина, прячущаяся от дневною света, как испуганная лань, той, кого он любил? Если так, то получалось, что Дэниэл Форстер не только подорвал репутацию Хьюго, но и отнял у него нечто куда более ценное, нечто такое, что нельзя восстановить по суду или поправить за деньги.

Эмили вернула на место фотоальбом и документы, удостоверилась, что не оставила следов, и присела на низкую табуретку, которую принесла с собой из апартаментов. Ей было не по себе. Что сказать Фальконе? И кто дал ей право влезать в личную жизнь Мэсситера?

Убиты два человека. С Хьюго Мэсситером их связывали лишь не вполне ясные финансовые интересы. Их смерть причинила ему значительные неудобства.

— Бедный… — пробормотала она, и в этот момент чья-то рука легла ей на плечо.

Эмили проглотила рванувшийся изнутри крик, обозвала себя слоном из лексикона инструктора в Лэнгли и обернулась.

Удивительно, но Хьюго Мэсситер даже не рассердился.

— Палаццо выглядит чудесно, но я не припоминаю, чтобы просил вас заниматься и этой комнатой. Хотя, конечно, спасибо за любезность.

— Простите. — Пристыженная, она обхватила себя за плечи… — Не смогла удержаться. Хотелось… кое-что понять.

— Могли бы просто спросить. Так легче.

— Я бы не знала нужных вопросов.

— И то правда.

Он убрал руки. Скользнул взглядом по комнате.

— Это вас Фальконе надоумил?

— Нет, — соврала она, не находя сил сказать правду. — Обычное любопытство. Правда. Было в вас что-то такое… Что-то, что не складывалось. А я, к сожалению, грешу любопытством.

— И что нашли?

— Фотографию Лауры Конти, — без запинки ответила Эмили. — Очень красивая женщина.

— Была, — поправил Мэсситер. — Какая сейчас, не знаю. Давно не видел. Не знаю даже, жива она или нет. Когда имеешь дело с таким, как Дэниэл Форстер, — его лицо как будто накрыла тень, — всего можно ожидать.

— Не хочу здесь оставаться, — пробормотала Эмили и, торопливо поднявшись, прошла мимо англичанина в светлую, просторную гостиную, а уже оттуда на балкон — к солнцу и свежему воздуху.