Укус тени

Нет, все намного хуже: его похоронили заживо. Этот кошмар преследовал его с детских лет: ему много раз снилось, что он просыпается и обнаруживает, что лежит в заколоченном гробу. Этот жуткий сон, по-видимому, был вещим.

В его поле зрения появляется Лидия; она наклоняется над ним, измученным до изнеможения. Бенуа удается различить ее золотисто-янтарные глаза, огненную копну волос, лицо с белоснежной кожей.

— Ты узнаешь меня? — шепчет она.

Да, он ее узнает. И если она находится рядом с ним, это значит, что «клетка» открыта и у него есть шанс вырваться отсюда, чтобы вернуться к Гаэль и Жереми.

Бенуа, совершая сверхчеловеческое усилие, медленно поднимает правую руку, хватает Лидию за ее тонкое горло и пытается его сдавить.

Но у него уже совсем нет сил, и его рука вяло падает на грудь.

— Бесполезно, Бенуа… Ты сейчас слишком слабый. Это из-за противоядия… Я дам тебе возможность отдохнуть. Я вернусь в конце дня.

Лидия укутывает его бесчувственное тело одеялом.

— Я вернусь, чтобы услышать то, что ты должен мне сказать. Когда ты снова сможешь говорить…

Она закрывает дверь, и сердце Бенуа сжимается от отчаяния.

— Да, кстати… С Рождеством, Бен!

То приходя в сознание, то снова теряя его, Бенуа не замечает, как течет время — час, другой, третий…

Только когда уже начинает темнеть, он просыпается. Полностью просыпается.

Ему требуется целая четверть часа, чтобы подняться с пола и сесть спиной к решетке. Еще одна четверть часа — чтобы встать на ноги. Еще одна — чтобы доковылять до умывальника, выпить около полулитра воды и вернуться на уже ставшее для него привычным одеяло.

Несмотря на то что Лидия напичкала его расслабляющими средствами, его тело кажется ему сухим, потрескавшимся бревном. Внутри живота — неприятное жжение, дыхание — слабое и прерывистое.

Он все прекрасно помнит. Помнит о перенесенных им жутких страданиях, помнит о том, что говорила ему его мучительница.

Он помнит, что ни в чем не признался.

«Если я соглашусь с тем, что убил Орелию, мне конец».

Загорается свет, и Лидия озаряет подвал своим блистательным присутствием. Несмотря на неприязнь к ней, Бенуа не может не признать ее красивой: телесная оболочка этой женщины идеально маскирует черствую душу. Она похожа на те ядовитые растения, от которых исходит приятный опьяняющий запах…

— Теперь тебе лучше, Бен?

Она, конечно же, предпочитает находиться по ту сторону решетки. Впрочем, Бенуа так слаб, что даже не сможет раздавить муху.

Лидия прижимается к прутьям решетки прямо напротив Бенуа.

— Думаю, теперь ты уже морально готов к тому, чтобы во всем сознаться, да?

— Я никого не убивал…

Это новое проявление упрямства на несколько секунд лишает Лидию дара речи. Она никак не ожидала, что он опять станет цепляться за свое вранье… Затем в ее груди начинает нарастать гнев.

— Хочешь, чтобы я начала все заново?.. Чтобы я еще раз накормила тебя стрихнином?

— Нет… Я хочу, чтобы все это прекратилось… Я хочу вернуться домой!

Услышав эти слова, Лидия расплывается в злорадной улыбке.

— Ты уже никогда не вернешься домой, дерьмо!.. Неужели ты этого так и не понял? Ты — гнусный убийца! Насильник и убийца!

— Это неправда.

Бенуа вдруг начинает плакать. Сначала он плачет очень тихо, а затем его плач перерастает в громкие рыдания.

Лидия молча слушает, как он плачет, наслаждаясь столь долгожданным моментом.

— Давай, Бен, поплачь… Тебе уже ничего другого не остается!

Мучительные сомнения прошлой ночи улетучились. Лидия, опьяненная слабостью своего врага, снова рвется в бой.

— Ты не мужчина! — кричит она. — Ты — дерьмо! Трус! Слабак! Ты — смердящий навоз!

Бенуа молча лежит на одеяле, чувствуя на себе злорадный взгляд истязательницы.

— И куда это только подевался наш полицейский-супермен? — ухмыляется Лидия. — А? Куда подевался майор Лоран, считавший себя настоящим героем?

Да, он исчез.

Его похоронили заживо.

Воскресенье, 26 декабря, 3 часа ночи

— Когда Орелию похитили, мы жили здесь…

Бенуа, скрючившись, лежит в углу своей «клетки». Единственное, на что он сейчас способен, — так это слушать. Слушать свою мучительницу, у которой вдруг возникло непреодолимое желание излить ему душу — прямо посреди ночи.

— Это наш фамильный дом… Я здесь выросла. Мои родители покинули этот дом через несколько месяцев после исчезновения Орелии. Они переехали жить в Безансон. Находиться здесь для них стало невыносимо… Понимаешь?

— Да, понимаю.

— Короче, мы переехали. Сейчас я не общаюсь с родителями… Меня с ними уже ничего не связывает… Они думают, что я больна. Думают, что после смерти Орелии я тронулась рассудком. Они хотели о ней забыть — походить в трауре и забыть! Они сами об этом говорили. Но Орелию нельзя забывать. У нас попросту нет на это права… Орелия часто бывала грустной… Я так никогда и не узнала почему. Она, казалось, догадывалась о том, что ее ждет… Она как будто с самого рождения знала, что ей суждено умереть юной… Очень юной…