Укутанное детство. Не прячьте детей от жизни

Эмоциональная бесчувственность — печальное явление, которое, увы, встречается очень часто. Ее опасность хорошо демонстрирует пример с анальгезией — полным исчезновением боли. Человек может промокнуть насквозь от снега — и не дрожать, ошпарить руку — и не заметить. Болевой сигнал не доходит до мозга, теряется. Казалось бы, это ли не мечта: все человеку нипочем! Но опасность в том, что больные просто не представляют, что происходит с их телом. А врачи не знают, как лечить пациентов, которые не могут сказать, что у них болит. Так же и с эмоциями. Эмоции стоят на страже нашей души, чтобы мы знали, где нам больно.

И вот история.

Провожу первое занятие для диагностики готовности к обучению в школе. Один из этапов — «Тест тревожности»[4]. Детей вижу впервые. Большинство из них, глядя даже на контрольные картинки, где изображены действия, однозначно указывающие на насилие, отвечают, что все хорошо и ребенок изображен веселый. Я понимаю, что провела диагностику неправильно. Начинаю задавать наводящие вопросы. И получаю потрясающий ответ:

— Хорошие дети не грустят! И, конечно же, не плачут!

А поскольку это невозможно, они растут с осознанием, что они плохие! Психологическое насилие не позволяет развиваться чувственному опыту, так как в сознании ребенка между чувствами и опасностью стоит знак равенства. В современном мире грусть, злость, горе тоже под запретом. Внешнее важнее внутреннего.

Нашим родителям сложно понять наших детей. Я часто вижу, как бабушки сетуют на то, что внуки растут рохлями и мямлями, ведь старшее поколение было воспитано на таких рассказах, как, например, «Огурцы» Николая Носова. Мальчик признается, что украл огурцы, а мама настаивает на том, чтобы он пошел и вернул их. Несмотря на то, что рассказ пронизан верой мамы в чистоту и порядочность главного героя, есть в нем фразы, которые я считаю запрещенным оружием, хуже фугасных бомб:

«…Мама стала совать огурцы обратно Котьке в карман. Котька плакал и кричал:

— Не пойду я! У дедушки ружье. Он выстрелит и убьет меня.

— И пусть убьет! Пусть лучше у меня совсем не будет сына, чем будет сын вор.

— Ну, пойдем со мной, мамочка! На дворе темно. Я боюсь.

— А брать не боялся?

Мама дала Котьке в руки два огурца, которые не поместились в карманах, и вывела его за дверь.

— Или неси огурцы, или совсем уходи из дому, ты мне не сын!

Котька повернулся и медленно-медленно пошел по улице.

Уже было совсем темно.

„Брошу их тут, в канаву, а скажу, что отнес, — решил Котька и стал оглядываться вокруг. — Нет, отнесу: еще кто-нибудь увидит и дедушке из-за меня попадет“.

Он шел по улице и плакал. Ему было страшно».

Я понимаю, что сейчас покушаюсь на святое. На воспитание порядочности. Я согласна, что мама трудится и печется о душе ребенка так, как мне и не снилось. Но я также знаю, к чему приводят фразы «Лучше бы у меня не было сына!» и «Домой можешь не приходить!».

В рассказе «Огурцы» мальчик преодолел свой страх, стал сильнее, получил урок честности и ответственного поведения. Но получил он все это через травму. Не знаю, хватило бы у меня душевных сил отправить ребенка самостоятельно исправлять свою ошибку. Возможно, моей веры в него хватило бы только на то, чтобы сделать это вместе. Наша духовность зависит еще и от того, какие травмы способна выдержать наша душа. Мы проецируем свой опыт на других, предполагая, что другой сможет выдержать, а что нет, исходя из собственных представлений, а не из реалий душевного развития другого человека. У каждого из нас есть рамки, за которые страшно шагнуть, но если ты за этими рамками живешь, то страх может тебя убить.