Улан Далай

Дед наклонился к уху отца и начал что-то объяснять. Лицо отца стало суровым и злым, ноздри раздулись, как у норовистого коня, желваки заиграли. Санька понял, что гражданин начальник сделал с тетей Булгун что-то плохое. За что? За то, что дядя Очир с ним пререкался и отказывался идти на работу без жены? Санька глядел, как отец натягивает шинель, как идет к двери… Куда это он?

А женщины занялись своим делом. Бабка Делгир разрезала на пайки вечерний хлеб, раздавая крошки в протянутые руки малышни. Бабка Нюдля отнесла кусок в угол, занавешенный мешками, – хотя неделя с родов прошла и Сокки могла бы уже появляться на людях, но чувствовала она себя скверно и пахло от нее гнилью.

Отец вернулся довольно скоро – не успел Санька даже чашку чая допить – и один. На вопросительный взгляд деда громко ответил:

– Очир там за бараком большой костер разжег. Могилу рыть собирается. Детей хоронить.

Санька понял, что отец говорит о Розе и мальчишках, которые так и лежали спеленутые в холодных сенях. Вовка собрался было идти помогать, но отец сказал: «Позже! Пока поешь и отдохни. Пусть дядя побудет один».

После еды Саньку сморило, он прилег, а проснулся только утром при общей побудке. Спросил Вовку, вырыли ли могилу. Тот кивнул, потом добавил: неглубокую, на два штыка лопаты, потому что земля, несмотря на прогрев, плохо поддавалась даже топору и лому. Хоронили только мужчины, как и положено по обычаю, и Вовка был горд, что участвовал в этом взрослом деле. Сказал, что тетя Булгун плакала навзрыд, но никто не попрекнул, что ее крики печалят души умерших.

Похлебали чаю, оделись и поехали опять на лесосеку. Только тетя Булгун осталась дома. Она не могла работать: кисти рук у нее так опухли, что она не чувствовала пальцев. Наверное, это можно было приравнять к перелому.

А на лесосеке у входа в нарядную стоял «воронок».

– Спозаранку прикатили, черти! – буркнул одноглазый заведующий, проходя мимо. – Весь инструмент мне перетрясли, искали орудие убийства.

– А что, кого-то убили? – спросил дядя Очир.

– А то ты не знаешь! – хмыкнул заведующий. – Гнилозубого вчера вечером в сортире замочили и кунули башкой в дырку. Ну и поделом ему! Собаке собачья смерть!

Санька почувствовал, как злорадная улыбка помимо воли расплывается на лице, но с поговоркой «Собаке собачья смерть» не мог согласиться. Собака – друг человека и убивать ее нельзя. А потом Санька увидел, как из нарядной выбегают краснопогонники, вскидывают пистолеты и, взяв на мушку дядю Очира, кричат:

– Руки вверх!

Двое солдат скрутили дядю, подтащили к воронку и пихнули внутрь. Больше Санька старшего дядю никогда не видел.

Глава 22 Март – май 1944 года

Дырлин-дырлин, дырлин-дырлин. Сквозь сон Санька слышал, как дед пробует домбру – опять хочет метель вызвать. Санька приоткрыл один глаз. За окном брезжил розовый рассвет, и даже сквозь закопченные стекла было видно, что небо безоблачное. Не выйдет сегодня у деда. Март на дворе.

Понятно, что всем хочется передышки, и женщины очень просили. В честь Международного женского дня взяли повышенные обязательства, да только тело не железное. На морозе машины и те ломаются. А еще и зарплату за февраль задержали. Еду получали только в обед на лесосеке. Женщины похлебку съедали сами, а хлеб несли домой детям. Да много ли наработаешь на пустых щах?

Вчера, в канун 8 Марта, каждой работнице выдали по килограмму пшенки и по пузырьку рыбьего жира. Тетя Булгун открыла пузырек, понюхала, ее тут же вырвало. Очень сожалела, что к тому времени уже пообедала, вся еда – на снегу.

Дырлин-дырлин, дырлин-дырлин… Санька приоткрыл второй глаз. Дед сидел у остывшей печки торжественный и строгий, в шапке с красной кисточкой. Перед ним из поддувала рассыпана зола: богиня Окон Тенгри должна оставить на золе отпечаток копыта мула как знак, что она услышала и пришла.

Еще пять минут, решил Санька, и тогда он встанет. Дед прокашлялся и заурчал горлом, запел низким протяжным голосом, чем-то напоминающим волчий вой. Санька очень хотел, чтобы дедово колдовство сработало, хотя повышенные обязательства, которые огласил новый начальник участка Кондрат Никифорович, все взяли добровольно – обрадовались, особенно женщины, что избавлены от прежнего тирана-урки. Ходил слух, что гражданина начальника «замочили его же битюги», а «хромого калмыка» краснопогонники взяли, чтобы было на кого свалить преступление. «Битюгов» тоже искали, но тех и след простыл. Вроде бы были те двое беглыми каторжниками с рудников в Казахстане.