Улан Далай

Буханки разложили на камни вокруг печки. Запах печеного хлеба заполнил весь барак. В животе у Саньки заурчали голодные собаки. Он бы сейчас, кажется, целую буханку один проглотил, а ему достанется лишь пятая часть. Обидно: ему полагалось всего 200 граммов, как маленькой Наде, а Вовке – 400. А по росту они с Вовкой почти одинаковые.

Тетя Булгун словно услышала его мысли, присела рядом, прошептала:

– Я с тобой поделюсь.

– Спасибо, тетя! – чувствуя, что краснеет, еле слышно поблагодарил Санька.

Хлеб каждый ел на свой манер. Кто-то отщипывал крохотные кусочки и долго сосал. Кто-то крошил в чашку с горячей водой и хлебал размокшую тюрю. Отец и дед от своих порций отделили по кусочку, отдали тете Булгун на сухари.

– А нам каждый день такой хлеб давать будут? – спросила мать Борьки Куня, имя себе не поменявшая.

– Вообще-то положено каждый день, – ответил отец, – но сами понимаете: дорога до райцентра неблизкая, метели частые, а в поселке еще детский дом – больше сотни ртов. И мы вроде как за хлеб с сиротами соперничаем. Завтра всех трудоспособных вывезут на лесосеку. Работа тяжелая, непривычная. По пояс в снегу. Мне банку гусиного жира выдали: лица мазать от обморожений. Утром на стол поставлю. – Отец предупреждающе поднял палец: – Смотрите, дети, есть этот жир нельзя, это лекарство!

Дети с пониманием закивали, женщины взялись за одежду: к завтрашнему дню вместо загубленных прожаркой пуговиц надо было пришить завязки. И все завидовали меховым рукавицам, которые смастерила тетя Булгун из Розиной шубейки.

Санька лег пораньше, но никак не мог заснуть, волновался, будут ли ему выдавать рабочую пайку хлеба в 600 граммов? Или для работающих подростков другие нормы выдачи? Хотел было спросить отца, но тот о чем-то тихонько разговаривал с дедом, и Санька не смел прервать беседу. Когда дед с отцом переходили на русский, это всегда означало, что разговор серьезный и в калмыцком может не хватить слов. Он вовсе не хотел подслушивать, но так уж вышло.

– То есть ты над нами всеми теперь надзиратель? – услышал Санька шепот деда.

– Парторг, – уточнил отец. – Проводник политики партии и правительства.

– И, с другой стороны, ты наушник.

– Сексот, – поправил отец.

– Кто-кто?

– Секретный сотрудник НКВД.

Дед замолчал. Заскрипели нары. Услышанное не укладывалось в голове Саньки.

– То есть ты будешь на всех доносить? – снова зашептал дед.

– Докладывать, – опять поправил отец. – Я сначала категорически отказался. А майор мне: «Ну, что ж, брат у тебя контра, не подойдет, придется отца твоего вербовать. Не баб же на это дело подписывать». А я ему: «Отец у меня слабовидящий. Не сможет вам донесений писать». Это я чтобы он не вздумал на вас, отец, давить. «Значит, все-таки придется баб привлекать, – говорит майор и подвигает мне список. – Отметь мне грамотных». А из женщин только наша невестка может писать по-русски. И как я представил, что ее обрабатывать майор начнет, не по себе стало. Думаю, лучше уж буду делать это сам, чтобы ущерба людям был минимум.

Сердце у Саньки забилось так, что казалось, дед и отец слышат его грохот. Отец согласился доносить этому толстощекому майору… на кого? На Санькиных друзей? На их матерей и бабушек? На своего старшего брата и его жену? На своего отца?!

Шуршание соломы, скрип нар, опять шепот деда:

– Да, попал ты… А за сексота доплачивать будут?

После паузы отец ответил:

– Мне такой вопрос в голову не приходил.

– А ты спроси. Никакой кусок лишним не будет.

Той ночью Санька так и не заснул, все думал, а как бы на месте отца поступил он?..

Утром, чуть развиднелось, за окном заурчал грузовик, громко засигналил. Санька быстро сглотнул чай, зацепил пальцем из банки немного жира, растер по лицу, а остатки слизал: руки ведь не обморозятся, рукавицы у него всем на зависть.

– Простите, дети, что не могу пойти с вами, – горько обронил отец. – Будьте внимательны там в лесу, держитесь вместе. Слушайтесь команд старшего. На лесоповале, как на минном поле, – ошибка или ротозейство могут стоить головы.

Тетя Булгун сунула Саньке в карман маленький сухарик. Дядя Очир вышел первым, за ним поспешили по проходу женщины и подростки.

До лесосеки ехали – людей перетряхивало, словно бочонки лото в мешке на удачу. Цеплялись за что могли в темноте крытого кузова, но все равно болтались от борта к борту и ударялись коленками, плечами и лбами о борта и стойки. А когда машина остановилась и все наконец вылезли, чуть не оглохли: вокруг рокотали, лягзали гусеницами трактора, визжали пилы, скрипели погрузчики, пыхтели обледенелые лесовозы. Делянка выглядела как зимнее поле после танкового боя. Вместо тел убитых тут и там лежали рыжие бревна. Пылали огромные костры размером с горящие танки, снег перемешан с песком, щепой, корой, мелкими сучьями и хвоей…