Улан Далай

Женщины стали соображать, кто без чего может обойтись, что обменять на продукты. Каждая готова была отдать серебряные наконечники для кос токуги – обереги от нечистой силы, которая, по поверью, цеплялась за женские косы. А чтобы черти беззащитными женщинами не овладели, волосы решили все-таки отстричь. Санька удивлялся, как поменялись со стрижкой лица – будто все взрослые женщины вдруг превратились в состарившихся девчонок. Дед предложил продать свою пару войлочных сапог: его по возрасту на работы не возьмут, значит, ему, как и Наде, теплая обувь особо не требуется.

Утром женщины выбрали из сенной подстилки кое-какую траву: зверобой, душицу, ромашку, набили кастрюлю снегом, вскипятили, сделали пустой чай. В поход по деревне собрались впятером – Сокки идти не могла, у нее был жар. За главную выбрали тетю Булгун, она русский язык лучше всех знала. Санька слышал, как женщины, выходя, бормотали молитвы.

Сколько они отсутствовали, сказать не мог, но ждали долго. Дядя Очир ходил по длинному проходу туда-сюда, прихрамывая и подергивая головой. Отец лежал на топчане с закрытыми глазами, свернувшись калачиком под ватным одеялом. Дед выбрал из сена какой-то травы, набил и запалил трубку. Старшие девочки – ровесницы Вовки, оставшись за хозяек, чистили кастрюли, вытирали столы, подметали пол. Командовала ими Чюня, ставшая теперь Аней. Балуд-Борька и Цебек-Валерка играли в альчики. Звали и Йоську-Саньку. Но Санька отказался. Он перечитывал «Двух капитанов». Вовка опять что-то писал в толстой тетради, время от времени слюнявя химический карандаш, отчего губы стали синими.

Санька спросил брата, что такое он все пишет.

– Стихи! – ответил Вовка.

– Дашь почитать?

Вовка испытующе посмотрел на брата.

– А ты умеешь хранить секреты? – шепотом спросил он.

– Конечно! – без колебаний кивнул Санька.

– Клянись!

– Клянусь!

Вовка раскрыл тетрадь на середине.

– Отсюда и дальше – набело переписанные, а раньше всё черновики, – объяснил Вовка.

Круглый почерк катился по клеткам тетради, точно по косогору.

Родимый Дон, знакомые станицы,
Кругом холмы, привольные поля,
А на полях – высокая пшеница.
Край этот – родина моя.

Где ж ты теперь, донской прекрасный хутор?

Родимый дом, кровати вдоль стены?
И наша жизнь, прекрасная, как утро?
Иль это были, только были сны?!

– Красиво написал, – оценил Санька. – Только не пойму, что здесь секретного?

Вовка тут же выдернул тетрадь из его рук.

– Значит, ты еще не дорос до моих стихов, – сказал он и зарыл тетрадь поглубже в сено. – Дальше тебе читать нельзя.

Санька обиженно пожал плечами, слез с топчана и пошел было к друзьям, но тут за окном послышался яростный лай собак и крики женщин. Дядя Очир заторопился к дверям, Вовка и Санька выскочили за ним в сени. Первой влетела Алта – на вытянутых вверх руках какие-то кишки, из полы тулупа выдрана пара клоков… Последней пятилась Булгун с большим поленом в руке – кинула полено в преследовавшую собачью свору и захлопнула дверь.

– Дотур, дотур варить будут! – радостно загомонили дети. Суп из потрохов у калмыков готовили, когда резали барана.

Кишки тут же сложили в эмалированный таз Уланкиных, и женщины, перебивая друг друга, принялись рассказывать о своем приключении.

Войлочные сапоги деда удалось обменять на ведро картошки, крупной, чистой, пересыпанной песком. Приценивались к шерстяной шали, которая была на матери Цебека-Валерки, предлагали за нее бочонок соленых грибов. Но на грибы мать Цебека не согласилась. Немного заблудились, потому что поселок огромный, и не сразу нашли дорогу назад. Тем более что кругом сугробы не то что по пояс, а по самые плечи. Зато на обратном пути, почти у самого барака отбили у собак свиные кишки, которые хозяйка на их глазах выбросила псам.

Поселок поразил женщин. Дома стоят без всякого порядка, из-за снега не поймешь, где улица, где двор. Есть большие постройки, двухэтажные, клуб, например, и какая-то контора – всё из дерева. Участки у домов просторные, а заборов нет. Лес со всех сторон, и даже рядом с домами – как людям не страшно, серые же, наверное, шастают, как у себя дома. Мальчишкам тут же захотелось прогуляться по улицам: днем же волки спят, никакой опасности, – но боялись прозевать еду.