Улан Далай

– Позвольте, я джомбу для приходящих сварю? – обратилась она к деду.

– Свари, – согласился тот.

У Саньки отлегло от сердца. Горе примирило деда с тетей и ее рыжим ребенком.

– А вы, ребята, идите на кладбище – могилу рыть. Боковой подкоп не забудьте сделать.

Боровлянское кладбище раскинулось на березовом пригорке над разбухшим от весеннего половодья озером с нерусским названием Темельгаз. Казалось, и сюда пришел праздник. Тут и там белоснежным салютом взметнулись черемуховые кусты. Веселый желтый ковер из одуванчиков густо покрыл могильные холмики. Деловито жужжа, носились пчелы, собирая первый нектар. Лягушки состязались с соловьями: кто голосистее споет песню победы. Сегодня и на кладбище жизнь возобладала над смертью.

Санька остановился на самой вершине холма рядом с молодой березкой.

– Здесь, – негромко произнес он и прочертил острием лопаты контуры. Ребята разом вонзили в землю заступы, с хрустом раздирая уже набухшие корни вошедших в силу трав.

– Санька, а зачем подкоп делают, не знаешь? – спросил Борька.

– Гроб туда ставят. Чтобы, когда забрасывают, земля на крышку не сыпалась.

– А говорят, в старые времена калмыки умерших не хоронили, просто бросали в степи, – Борька снял кепку и вытер вспотевший лоб.

– Потому что землю копать боялись, – объяснил Серега. – Думали, под землей – царство Эрлик-хана.

– Отсталые были, – заключил Валерка. – Сколько мы уже земли перелопатили, а Эрлик-хана ни разу не видели.

– Э-э, не надо такое говорить, – забеспокоился Эрдни, – накличете!

– Да ладно, – успокоил его Серега. – Или думаешь, Эрлик-хана вместе с калмыками в Сибирь выслали?

– Нет, он дома нас ждет, – пошутил Валерка.

– Отец пишет из лагеря: они огромный котлован рыли, калмыки сначала так глубоко копать боялись, а потом поняли, что самые страшные шулмусы – это их охранники. Издеваются, гады, как ни в одной сказке ни один черт над человеком не издевался.

– Тише, ты че, – испуганно оглянулся по сторонам Санька.

– Мертвяки не настучат, – усмехнулся Борька. – Или из вас кто уже подписался?

Дальше копали молча. Надрывались соловьи, орали лягушки, будто ссорились. Горько пахла черемуха. Жирные дождевые черви выбирались из земляной кучи, расползались, ища защиты от яркого солнца. И тут Санька вспомнил о гробе – его еще предстоит сделать, нужны доски. Обмирая, он сообразил, что все сегодня в праздничном загуле, а медлить с похоронами нельзя. По обычаю положено управиться за сутки.

На поссовете висел большой амбарный замок. Ворота лесопилки были закрыты. Из громкоговорителя лились марши. У магазина вилась очередь за хлебом и водкой. Сегодня все стояли мирно, не скандалили и не лезли вперед. Кто-то из хвоста выкрикнул:

– Товарищи, имейте сознательность! Не больше двух бутылок в руки! Всем надо спраздновать!

Где взять доски? В школьном сарайчике завхоз складывал напрочь сломанные парты. Санька как был с лопатой, в перемазанных землей сапогах, так и побежал в школу. Лишь бы завхоз оказался на месте….

Объясняться особо не пришлось – Илья Андреич уже знал печальную новость.

– Не переживай, паря, – хлопнул Саньку по плечу завхоз, сухонький старичок с трясущимися руками, – домовину я сколочу. Отец какого был размера-роста?

– Да с вас, наверное.

Крашенные черным крышки парт были подходящего траурного цвета, вот только все исчерканы надписями – от «Смерть фашистам!» до «Колька дурак», а потому крышки парт приладили в торцы надписями внутрь. На одной Санька увидел и собственноручно вырезанные инициалы «А.Ч.Ч», эту крышку он прикрепил в изголовье гроба. Стенки сделали из спинок сидений, а дно пришлось составлять из кусков – такой длины досок не было.

Закончили они, когда уже смеркалось. Гроб получился тяжеленный. Илья Андреич залез в гроб – проверить размер. Конструкция заколебалась.

– Пойдет! – удовлетворенно заключил завхоз. – Завтра утром привезу. Леонид Василич распорядился выделить школьную лошадь.

– Спасибо! – устало выдохнул Санька.

– За такое не благодарят, – отмахнулся Илья Андреич.

Смастерили и табличку на шесте. Зеленой масляной краской Санька вывел: «Чолункин Чагдар Баатрович. 1900–1945». Красной начертал сверху звезду. Дни и месяцы писать не стал, потому что даже дед не помнил точной даты рождения сына, а проставить День Победы днем смерти рука не поднялась…

Дома всё еще толклись женщины, пришедшие отдать последний поклон. Кто-то принес молока, кто-то – настоящего чая, тетя Булгун сварила сытную джомбу, которой всех угощала. Учительница Людмила Елистратовна напекла целую гору лепешек из муки, смешанной с молотым кедровым орехом. Санька, пробегавший целый день голодным, накинулся на еду – так вкусно он давно не ужинал.

Совсем поздно зашел председатель поссовета. Семен Михалыч был серьезно пьян. Он всплескивал руками и качался, рискуя упасть прямо на тело отца.