Улей

– Ты меня своими обещаниями уже месяц кормишь. Я хочу поговорить с Господами. Что-то я не в курсе, как они выполняют обещание, данное мне!

– А ну замолкни! – прошипела Кларисса. – Я не могу влиять на процесс. Ты свою часть еще не выполнила. Работы непочатый край.

– А я вообще этот край увижу? Я пол-Германии объездила и уже чувствую себя Бундесбанком по забору крови. Ты не сказала, когда моя работа закончится. И что с Винсентом творится, я тоже не знаю.

– Мы что, промежуточные отчеты должны тебе слать? – тоненько хихикнула ведьма. – С твоим отморозком ничего не сделается. Оттуда, куда он угодил, выхода нет. А дело наше имеет конец, осталась половина.

Рут примолкла, но в ней по-прежнему кипело недовольство. Кларисса не давала напрямую поговорить с Господами, а именно от них зависел успех дела. Ведьма рассказывала, что они могут творить великие чудеса, но пока у девушки было ощущение, что ее просто используют.

Кларисса поймала паузу и взяла вожжи беседы в свои руки:

– Слушай внимательно. Ты меня задолбала своими звонками. Будешь выделываться, мы вообще можем расторгнуть контракт. Болтайся дальше среди людей, только уже без гарантий и без твоего призрачного парниши. Ты меня поняла?

– Ты не сможешь, – нервно усмехнулась Рут. – Это договор на Перекрестке.

– Ты – никто, последнее звено в системе, – жгла ее своими злыми словами бабка. – У тебя нет права голоса, и Господа подобрали тебя из милости. А еще в пункте нашего контракта не стоит, что мы должны что-то сообщать о ходе твоего дела. Раз Господа пообещали, то сделают. Поэтому не мельтеши. Это был твой последний звонок мне, поняла?

С этими словами Кларисса бросила трубку. Рут в бешенстве уставилась на дисплей телефона. Некоторое время она боролась с гневом, но безуспешно. От злости хотелось спонтанно что-нибудь разрушить. После смерти в ней появилось много неконтролируемой агрессии, которая раньше не была ей присуща.

Кларисса, гнойная старая жаба, питающаяся чужими унижениями. Все должны плясать под ее дудку…

Убить бы ее и всех, кто приложил руку к тому, что Рут так глупо встряла между жизнью, смертью и обещанием, которое должна выполнить.

Но виноватых нет.

Или же есть? Вдруг само зажглось старое воспоминание, когда она только пришла к Клариссе и та начала ковыряться в ее жизни, как в плохо сваренной каше:

«…Порча на тебе, милая… Сглазили еще в детстве. Тяни еще… Императрица перевернутая. Женщина с двумя детьми: дочки у нее. И глаз черный. Всех сглаживает. По тебе проехалась от души. Да и маме твоей досталось. Ее зовут Альма…»

Внутри вдруг стало тихо. Она замерла, вслушиваясь в звуки уходящего вечера, словно пытаясь найти в них призрачный след той зацепки, что всплыла в голове.

Иногда козел отпущения жизненно необходим, а если такового нет, то лучше его найти.

Альма. Альма. Альма.

А кстати она о ней вспомнила.

Альма была подругой ее матери. Обычная тетка, из тех, что слегка молодятся, ностальгируют по былым временам и порхают вокруг своих деток. Брюнетка с живыми темными глазами, в которых всегда читались внимание и даже какая-то эмпатия. Пожалуй, это единственное, что Рут помнила об этой Альме: ее чуткость к чужим настроениям, настолько тонкая, что казалось, будто она забирается тебе под кожу.

Рут уже знала, что так называемые порчи случаются в мире сплошь и рядом. Суть этих проклятий в том, что человека сдвигают на другие координаты в энергетическом потоке и начинает действовать принцип воронки. Несчастья липнут как мухи, дороги закрываются, и возникает ощущение тупика. Человек загоняет себя в могилу уже сам. Много гнусных бабок вроде Клариссы не просто умеют сдвигать координаты, но и зарабатывают на этом хорошие деньги. Но есть и те, кто использует это в личных интересах…

Внезапно своими глазами захотелось увидеть эту Альму, проклявшую ее семью. Кларисса в таких вещах не ошибается: раз сказала, что было, значит, было. Если бы не Альма, Рут никогда не поехала бы в мерзкий Пфорцхайм за предсказанием, испортившим ей жизнь в буквальном смысле…

Когда делать нечего, надо отвести душу.

Взяв с собой только сигареты и телефон, Рут отправилась на вокзал. Пора вернуться в родной Кельн и посмотреть кое-кому в глаза. А потом убить эту мразь.

* * *

Раньше Рут больше всего любила момент возвращения в родной город на поезде. Она выходила на центральной станции Кельна ради одного-единственного впечатления – собора, стоящего впритык к зданию вокзала. Стоит выйти наружу, как его архитектура словно обрушивается с неба. Когда она в этот раз сошла с поезда, то невольно заплакала, потому что почувствовала, что дома. Обманчиво показалось, что ничего и не было, что ее жизнь может быть прежней.

С неба накрапывал мелкий дождь, пока она на автомате брела домой. В течение этой прогулки чувствовалось кожей: у всех мест есть души, и душа этого города была ей рада. Кельн скучал по ней, плакал вместе с ней.