Улей. Отверженная (СИ)

Да что уж говорить, на его плече до сих пор белел страшный шрам, оставленный в качестве метки-воспоминания об одной из наших совместных миссий, закончившейся едва ли не плачевно для обоих разведчиков. Глупые, неопытные, мы полезли в логово химеры раньше других, а тварь оказалась нам не по зубам. Обломала даже острые клыки, выращенные большим самомнением Четвертого. Ее бы выманить хитростью, а мы, соревнуясь, ударили в лоб и сами оказались в западне. Напарник, возжелавший вдруг присвоить себе лавры героя, попытался отбросить меня к выходу. А когда не получилось, решил закрыть своим телом от опасности. Смешно! Что он, что я могли победить химеру в одиночку, если бы не было отвлекающего и изрядно раздражающего фактора в лице друг друга. Тридцать Первый тогда ревел как бизон. Он вытащил нас из логова химеры и, осыпав ругательствами, сказал Четвертому непонятную фразу: «Лучше рубец на теле, чем на сердце». Командир всегда заботился о нем…

— Для целей поразвлечься и снять напряжение твое тело идеально. Для разведчика оно слабовато, а уж верховодить и подавно не годится.

На одном конце нашего стола кто-то прыснул в кулак, на другом согласно хмыкнули.

— Вы только посмотрите! Руки, плечи, торс. Какой из нее солдат? — Он знал мое больное место и продолжал с упоением на него давить. — Еле огнестрел держит.

— Да моя шея в обхвате толще, чем ее нога! — поддержали его коллеги.

Мерзавец смог обратить на себя все взгляды, увести разговор в иное русло. Мало того что сам не верил, так и других заставлял сомневаться во мне.

Вечер был испорчен. Я потеряла контакт с аудиторией. Хлопнув в ладони, встала, раздраженно встряхнула крыльями — неоспоримым доказательством своей принадлежности к разведчикам, — окинула лютым взглядом бывшего любовника и с независимым видом направилась к выходу. Лава кипела в венах, подсвечивала через кожу сетку сосудов. Следовало ее усмирить, в противном случае от трактира Сотого не останется и щепки…

— Почему ты меня не остановил? — спросила я, пытливо заглядывая в спокойное умиротворенное лицо.

— Думал, ты выберешь мирный путь.

— Преемственность поколений? — с трудом удержалась, чтобы не фыркнуть.

— Так было при Первой Сотне: от отца — к сыну, от матери к дочке… — Он лишь пожал плечами. — Признаю, часть твоих идей приглянулись даже мне, далекому от политики. Если бы ты стала у власти, Улей, возможно, выбрался бы из этого болота.

Я не была в этом уверена.

У Первого имелись дельные мысли о возрождении нашей колонии, моей же целью был трон, а все что после уже не так интересовало. Гордыня и тщеславие даже сейчас продолжали шептать: «Ты достойна этого, ты сможешь! Ты главная претендентка на престол!». Я зажмурилась, пытаясь зацепиться за былые мечты Ники о личном счастье. Она показала мне прекрасную альтернативу, которая, к сожалению, никак не вписывалась в картину нашего убогого мира.

— Тем более жители тебя любили… Многие пошли бы за тобой, хоть в мир гуманоидов, хоть в саму бездну.

— Жители любили, а ты нет, — сказала и, вывернувшись из его рук, поднялась на ноги. — Ты снял напряжение? Я могу идти?

Вскочив следом, Четвертый схватил меня за запястье и развернул к себе. Острый, пронизывающий взгляд остановился где-то в районе лба. Он вновь пытался прочитать мысли. И я позволила, приоткрыла завесу.

«Не старайся, милый. Ничего нового ты там не найдешь».

Как и ожидалось, образ короны, плававший перед моими глазами, привел его в бешенство.

Разведчик резко дернул на себя. Не удержав равновесия, я упала ему на грудь и тут же оказалась на земле, подмятая его мощным крылатым телом.

— Прекрати! — зарычал он, вцепившись мне в плечи. — Цени жизнь, что тебе подарили! Что тебе дарю я…

— Забирай обратно свои подачки! И убирайся отсюда, пока цел. Пока отверженные не сожрали!

— А как же «служить мне вечность»? — Мерзавец недобро прищурился.

— Да пошел ты!

Кулак сам взметнулся в воздух, и уже через секунду на смуглой, очерченной скуле алел его след. Глаза Четвертого потемнели. Похоже, я единственная в Улье, кто осмелился дать ему по роже — красивой и наглой роже. Он сначала удивленно замер, а затем уже рассвирепел.

В этот раз все было совсем иначе — никакой ласки и нежности, жесткое присвоение, на грани насилия. Некогда прирученный, одомашненный зверь вернулся к своим истокам и теперь с утробным рычанием терзал иллюзорно хрупкое тело, оставлял на месте еще неостывших поцелуев укусы. Руки больше не гладили. Яростно и нещадно царапали когти, будто желали содрать кожу живьем. Он двигался рвано, грубо, видимо, надеялся таким способом выбить из меня все дурные мысли.

И Второй нравилось такое обращение. Все потому что настоящим хищником в их «злокачественном союзе» была она…

Да, так определенно лучше! Без обмана и эмоций, сплошные голые инстинкты.