Ульфхеднар (СИ)

Чёрного Волка и Мать волков с того дня никто не видел больше. Нигде. А источник взбесился на заре. Хлынули воды из него и затопили священное место волков. Чужаки ярились, когда и Вдовий Утёс накрыло водой. Им не досталось даже обломка разбитого Чёрным Волком камня.

Шныряли после по горным селениям лазутчики да выпытывали у люда, кто и что знал про людей-волков, водился ли с ними кто.

Сэхунн молчал, глядя на чужаков сухими глазами. Сжимал в ладони оберег Чёрного Волка, что один и доказывал — не привиделось, было. Только этот оберег от духоведцев и остался, всё прочее вода слизнула и в себе похоронила. Да и память ещё жила сэхуннова, хранила в себе жар и любовь. Его тело помнило Чёрного Волка.

Только помнил Сэхунн ещё и то страшное слово: «Отрекаюсь»

«Даже если он от тебя отречётся, ты отрекаться не смей».

Несправедливо. Нечестно.

Сэхунн злился на Чёрного Волка, обижался, клял по-всякому. Они же оберегами менялись при текучей воде! А Чёрный Волк отрёкся от него, ушёл и не обернулся.

«Было время, когда люди жили иначе и этого мира ещё не знали. Было время, когда у людей и воли своей не было. Но потом провели людей Волки девятью Вратами в этот свободный и светлый мир, чистый от скверны, что за Вратами осталась. Покуда у Врат стоят Стражи и Волки, а Память помнит, скверна старого мира в новый не войдёт», — рассказывал бродячий сказитель, что волей случая забрёл в горное селение.

Сэхунн помнил, как ему говорила это мать, когда в неверном свете лучины занималась рукоделием в долгие зимние вечера в скудных северных землях, где никогда не было никакого Чёрного Волка. Мать слышала эти слова от деда, а тот от своего деда, а тот…

«Даже если он от тебя отречётся, ты отрекаться не смей», — жило шёпотом в сонных тенях.

На шёпоте этом Сэхунн и подорвался. Путался в меховом покрывале, жмурился от казавшегося нестерпимо острым и ярким света, чуял запах пролитой крови, отдалённым эхом слышал песнь среди гор, пальцами ловил ускользающую каменную крошку, а в груди так же быстро стучало, как били в барабаны у камня…

Влажное коснулось лица раз, другой. Тихо заскулили, тычась мокрым носом в шею. Спросонья Сэхунн обнял левой рукой горячее и меховое, лицом в мех вжался. Сэхунна трясло от озноба и от ядовитого жжения под кожей. Отпрянув, он гладил чёрного волка, топтавшегося по нему и по скомканному покрывалу. Волк виновато морду отворачивал, косился на руку покалеченную, поскуливал и снова косился, хотел чего-то.

Унявшись немного и отойдя от странного сна, Сэхунн отпустил волка и выжидающе посмотрел. Волк снова на руку правую Сэхунна покосился, вздохнул и медленно подобрался ближе, ещё ближе. Посунулся носом к руке, выждал, лизнул в запястье с виноватым видом, после осторожно сжал челюстями.

У Сэхунна слёзы из глаз брызнули от боли, когда клыки впились-таки в плоть. Волк куснул с низким рыком, вонзив зубы на совесть и усилив жжение. Словно от волчьего укуса в кровь Сэхунна попала отрава, что выжигала теперь его изнутри.

Волк отпустил руку и принялся зализывать ранки от зубов, но так стало ещё хуже. Правую руку как огнём охватило. Сэхунн не стерпел, сжал укушенное запястье левой рукой, притянул разболевшуюся до слёз десницу к груди. От боли зашипел даже, покуда волк обеспокоенно вылизывал ему лицо.

— Почто кусаешься? — прохрипел Сэхунн, морщась и сражаясь со сбитым дыханием. Волк виновато заскулил, но ухватил снова — за плечо. От новой волны боли Сэхунн чуть не заорал в голос. Отпихнул волка, что вертелся вокруг и ластился к нему.

— Паскуда… Сожрать хочешь? Тогда жри и не мучай… меховой мешок…

Волк прижал уши, когда Сэхунн сердито турнул его в бок, но не отодвинулся, а снова к руке полез. Сэхунн отпихивал, как мог, но за предплечье волк ухватил зубами знатно. Оба в крови измазались, покуда возились на шкуре. И рука Сэхунна на миг провалилась в тёмную дымку, чтобы после заскользить по гладкому.

— Тише, дурень, — низко прорычал Кай, придавив Сэхунна собой к меху. Смотрел виновато, тяжело дышал и прижимал ладонь к щеке. — Тише. Потерпи. Чуточку потерпи. Прости.

Сэхунн замер, уставившись на Кая. Он слышал это уже. Слышал целую вечность назад. В ту ночь, когда взял в руки чужой оберег. В ночь, когда поцелуев было мало, и его укусил волк, чтобы тело человеческое волка признало и принять смогло легко и чутко, потому что есть среди волков и Волки, да найти их и к себе привязать не каждому дано.

От усилившегося жжения Сэхунн выгнулся, невольно прильнув к горячему Каю, и жар в теле стал ещё нестерпимее. А Кай вжимался в него, ладонью вёл по внутренней стороне бедра, в грудь целовал — не отпускал.

— Потерпи… — шёпотом горячим и текучим по ключице и поцелуем утешающим.

Кай ладонью сжал запястье правое, притянул руку Сэхунна к себе, губами потёрся о пальцы, скулой потом, заставил руку повернуть, чтобы щекой прислониться к раскрытой ладони. Зажмурился блаженно и едва слышно спросил:

— Чуешь?