Улики против улик

Ксения Ларичева стояла в дверях гостиной, скрестив руки на груди, и ждала продолжения. Это была очень высокая, массивная и очень старая женщина. Глубоко посаженные глаза почти не выделялись на фоне тёмно-фиолетовых кругов. Бурова поразил землистый цвет её лица, и он подумал, что не должен обращать внимания на воинственный вид женщины. Он медлил с ответом, оглядываясь по сторонам. Довольно просторная прихожая была заставлена всякой антикварной рухлядью, очевидно собранной со всей квартиры. Так обычно выглядели обиталища бывших хозяев, которых уплотнили.

— Значит, вы не собираетесь сообщать мне цель вашего прихода? — сурово спросила хозяйка.

Тогда Буров решил перейти прямо к делу.

— Я пришёл по поводу смерти вашего мужа. Кое-что нужно, наконец, прояснить.

Буров сразу же ощутил, что говорить об этом в лоб не совсем человечно, но выхода у него не было. Иначе он рисковал быть выставленным за дверь. И потому ударил наотмашь. Странный свет зажёгся в глазах мадам Ларичевой. Воинственный вид слетел с неё, как по волшебству. Казалось, она собирается с мыслями, мучительно пытаясь что-то вспомнить. Потом она опустилась на край стула, не приглашая гостя последовать её примеру. С остановившимся взглядом она сидела и отрешённо молчала. Через несколько минут послышалось какое-то бормотание:

— Прошу вас меня извинить… смерть моего мужа… тогда… с этим лекарством… это я звонила.

Буров не тормошил её, ждал, когда женщина придёт в себя.

— Да… — так же бессвязно продолжала старуха. — Что-то было… было… Он позвонил мне накануне, сказал, что у Кирилла неприятности… что едет в «Опушку» разбираться… я предупредила мальчика…

— Разрешите присесть? — спросил Буров с одной лишь целью разрядить сгустившуюся атмосферу.

Женщина не ответила. Не слышала? Очень может быть. Похоже было, что она погрузилась в свои мысли. Надо сказать, что Ксения Ларичева производила странное впечатление: время от времени она вздрагивала или, испуганно озираясь, делала непонятные знаки рукой, словно какие-то голоса или смутные воспоминания мешали ей сосредоточиться. Подобные состояния Буров замечал только у больных диабетом. Диабетом или… Затаив дыхание, он следил за женщиной. Та словно впала в горячку.

— Да… так случилось… но я не убивала… нет… А вы всё ходите, выспрашиваете… Это не я… А вы приходите и допытываетесь, хотите меня поймать… Что я такого сделала? Да, я звонила… он уже умер… А вы всё ходите ко мне…

— Успокойтесь, прошу вас, — пытался усмирить её Буров.

Женщина посмотрела на него остекленевшими глазами и монотонно продолжала:

— …Его чёрный портфель… я ждала мужа, а он не приехал…

Буров забыл, зачем пришёл. Он видел перед собой больную женщину и не знал, как помочь ей прийти в себя. Вдруг Ксения Ларичева вскочила на ноги с поразительной живостью и пронзительно закричала:

— Вон! Убирайтесь вон! Вон!

Буров понял, что ничем не сможет ей помочь, а его дальнейшее пребывание здесь только усилит приступ, и направился к выходу. С минуту он в нерешительности постоял в прихожей, и ему вдруг показалось, что резкий голос хозяйки сливается у него в голове с приглушённым ритмичным шумом, похожим на тиканье часов, и два этих разных звука, расширяясь в черепной коробке, угрожают взорвать её. От напряжения он даже почувствовал лёгкое головокружение, но тут же взял себя в руки и огляделся. Любопытство пересилило, он осторожно просунул голову в стеклянную дверь гостиной и обомлел. Вся огромная комната была заставлена, увешана, заполнена часами всех видов и систем: десятки видов ходиков, настольных часов в бронзе, мраморе и дереве, настенных и напольных часов с боем и с гирями. Всё это царство минут двигалось и тикало, производя тот мерный гул, который поначалу он принял за слуховую галлюцинацию.

— Игоря Матвеевича коллекция, ещё дедушка собирал, чудом сохранилась… — услышал он позади себя голос домработницы, прошаркавшей мимо него, недовольно ворча. — Опять припадок… ни днем ни ночью покоя нет.

— Зовите доктора, — посоветовал Буров.

— Доктор был вчера… он знает… на неё такое находит иногда… Не трогайте её, говорит, само пройдёт… Но уж когда прихватит, лучше к ней не соваться.

— Это после операции?

— И после операции, и после этого случая с её супругом… бедняжка. Доктор Зусман обещал в больницу её устроить, в Центральную…

Из комнаты продолжал доноситься хриплый, сдавленный голос Ларичевой. Она безостановочно повторяла одно и то же:

— Вон! Вон! Вон!

— Ладно, будет вам, уходите, — проворчала домработница, заговорщически подмигнув Бурову, и проводила его до двери.

Молодой человек терялся в догадках. Чем вызван приступ Ларичевой? Он чувствовал, что ошибся, выбрав «резкую атаку», но сам себя оправдывал: «Откуда я мог знать, что женщина не в своём уме? Нужно будет ещё поговорить и с ней, и с домработницей», — решил он. Потом вспомнил: «Итак, доктор Зусман из Центральной больницы… Надеюсь, у них не десять Зусманов там. Ничего. Найдём».

Врачей с фамилией Зусман в больнице значилось двое: Владимир Михайлович, онколог, и Давид Абрамович, кожник. Кожник отпадает, решил Буров и набрал номер телефона.