Улики против улик

— Мне доктора Зусмана.

— Его нет в больнице. Отъехал к больному.

— Не к госпоже ли Ларичевой, часом?

— Я не в курсе, извините, я практикантка, сестра тоже отлучилась…

— Спасибо.

«Похоже, что доктор тот самый. Больница Центральная, в которой оперировали Ларичеву и куда он снова обещает её положить».

Буров не мешкая отправился в больницу. Первым препятствием был вахтёр.

— Вам куда, гражданин?

— К доктору.

— Вот как? Вы думали, здесь так — заходи-выходи? Надо записаться на приём.

— Да мне так…

— Так сюда не ходят!

Буров принципиально решил не показывать удостоверение, чтобы не вызвать панику, и ещё пятнадцать минут потратил в очереди, оформляя запись к врачу.

— Вот сейчас другое дело, проходите.

В вестибюле третьего этажа его поджидал другой страж порядка — дежурная медсестра. С ней было проще — всё решили улыбка и несколько комплиментов. Потом ещё одна — в предбаннике кабинета доктора. И люди в очереди перед дверью. Сгоравшего от нетерпения Бурова покинули силы. Он в душе поклялся никогда больше не употреблять кофе, не курить, пить кефир по утрам и слушаться маму, которая вечно заставляет его надевать шарф, чтобы не простыть, — лишь бы не угодить в больницу!

Владимир Михайлович Зусман оказался пожилым человеком, открытым и дружелюбным.

— М-да… вдова Ларичева… — протянул он, глядя из-под опущенных век. — Она больна… А вы, простите, почему интересуетесь? По долгу службы?

Буров приготовился вытащить удостоверение, но врач остановил его.

— Спасибо… Она недомогает со времени операции…

— А что за операцию она перенесла?

— Новообразование в груди… Болезненно, но… и только… Вы удовлетворены?

— Вам известно, что случилось с её мужем? Доктор снова посмотрел на него испытующе.

— Хм… Да… конечно, известно…

— Ну и?..

— И всё.

— Ларичевой давали много морфия?

— Что давали?

— Морфий.

— Морфий? Да, как при любой подобной операции…

— Чуть побольше… — Буров слегка повысил тон.

— Как при любой подобной операции, а может, чуть больше. Что ещё вас интересует?

— Больше ничего. Спасибо.

— Вы не зря приходили?

— Нет… не зря… Спасибо.

Буров заразился телеграфным стилем доктора:

— Моё почтение.

У двери он спросил:

— В каких случаях вы раскрываете профессиональную тайну?

Доктор часто заморгал:

— В каких случаях… в тяжёлых… да… в особо тяжёлых… особо… понимаете?

— Понимаю… Благодарю вас…

— А я вас… за то, что не очень настаивали… Привет… И не забывайте: в особо тяжёлых…

Буров вышел на улицу и жадно втянул чистый воздух. Доктор что-то знает. И явно недоговаривает. Это чувствуется по его тону. В частности, по его ответу: «в особо тяжёлых случаях».

Он позвонил Лере и сказал, что встретиться с ней вечером не сможет, так как ему нужно ещё зайти на службу.

— На службу или опять в «Опушку»?

— Нет, не в «Опушку», — рассмеялся он. — Позвоню завтра утром.

«А почему, собственно, завтра утром?» Он решил, что закончит дело «Опушка» сегодня. Только надо поднажать.

Буров направился прямо к себе в кабинет. Взял дело, плюхнулся в кресло, и стал перечитывать все материалы в папке, и до изнеможения слушал диктофон. Потом выпил большую чашку кофе, откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза.

В его воображении чётко предстали основные действующие лица драмы. У каждого из них была своя доля вины, но ни одного нельзя было назвать главным виновным. Прежде всего потому, что ни у одного из них не было весомых причин для убийства. Отсутствие таковых, которое вначале запутывало дело, теперь становилось основным аргументом в пользу обозначившейся развязки.

Проще всего дело обстояло с Кириллом Ларичевым и Верой Прохиной. Они вроде бы вообще никакого отношения к делу «Опушка» не имели, а, говоря суконным языком, просто находились в половой связи, что было простительно, учитывая их молодой возраст, даже если они эту связь пытались скрыть.

Супруги Жаркович и Ксения Ларичева. На каждом из них лежала существенная доля вины, но, во-первых, причины желать исчезновения Ларичева или Рубцова у них напрочь отсутствовали, а во-вторых, не похоже, чтобы кто-то из них был в состоянии совершить убийство. Тем не менее неприглядное лицо главного виновника, как его назвал Буров, начало вырисовываться всё отчетливее. Оставалось проверить предположение насчёт письма. Потом ещё был второй телефонный звонок. И наконец — морфий, ксенородон и гекардин.

Несмотря на поздний час, Буров отправился прямиком на телефонную станцию. Просьба показать дискету с регистрацией звонков пятилетней давности в сопровождении развёрнутого удостоверения не вызвала возражений и даже удивления — записи полагалось хранить десять лет. Компьютер показал, что в ту субботу из квартиры Ларичевых действительно звонили в «Опушку» в 5.46. А второй раз звонили после шести утра из поселка Крайнее. Итак, вторично звонила не Ларичева. Ясно кто. Услышали, что Ларичев умер, и повесили трубку.