Улики против улик

Буров с любопытством смотрел на супруга. Изумление Жарковича было неподдельным. Значит, Лариса солгала ему, что сожгла письмо. Хотела сохранить единственную улику, которая могла освободить её от страхов и мук совести. Она окончательно успокоилась. Вытерла слёзы и начала говорить:

— Я испугалась… Мы приехали в пансионат для разговора с дядей. Разговор касался наследства. Муж одолжил Ларичеву относительно большую сумму денег в долларах… Не своих, конечно… и надо было поскорее вернуть её в кассу фирмы… иначе… сами понимаете… В разговоре дядя сказал, что пока нужной суммы у него нет, но он оставляет мне в наследство часы: одни настольные, овальные, восемнадцатого века, в бронзе, приписываемые швейцарскому мастеру Пьеру Жаке-Дрозу, другие — карманные, мастера Бреге, начала девятнадцатого, попроще, но тоже ценные. Стоимость обоих, сказал он, с лихвой покроет взятую в долг сумму, а необходимые распоряжения в завещании он якобы уже сделал, но мы можем взять часы хоть сейчас… Кириллу, своему сыну и моему двоюродному брату, он тоже часы завещал, не запомнила какие… Кто же знал, что он так быстро умрёт… И каково всё это было пережить, находиться рядом и сохранить в тайне… Можете себе представить, что я испытала, когда увидела висящего в душевой Рубцова… А письмо было не в душевой… Оно лежало на полу в комнате Рубцова, куда я зашла перед душем в расчёте на разговор. Любопытство действительно взяло верх, я схватила конверт и уже потом наткнулась на Рубцова в душевой… Следователь говорил, что виновным может оказаться и мой муж… Я боялась, как бы нас с мужем не обвинили. Хотела посмотреть, что написано в письме. А теперь — будь что будет. Так оно лучше. Я больше не могла всё это в себе носить…

Аркадий Жаркович сидел в кресле, обхватив голову руками, и, судя по всему, впал в отчаяние. Желания подбодрить его Буров не испытывал. Он встал и, ничего больше не говоря, направился к выходу. В холле остались двое совершенно раздавленных людей. Страх, пять лет лишавший их радости и спокойствия, отнял у них последние силы.

— И что же теперь будет? — произнёс Жаркович дрожащим голосом.

— Теперь? — Буров пожал плечами. — Не знаю… Поживём — увидим…

* * *

Во второй половине того же дня Буров стоял у подъезда дома Ларичевых, не рискуя позвонить. Попадаться на глаза вдове ему не хотелось, и он решил обождать — вдруг кто-то будет выходить из дома, — чтобы войти и подняться на нужный этаж. На его счастье, вскоре появилась домработница с кошёлкой в руке. Буров обошёл её спереди по другой стороне улицы и выскочил у женщины перед самым носом.

— Вот так встреча, — разыграл он удивление.

— Да уж… — откликнулась она. — Говорят, если с кем повстречаешься в начале недели, то потом увидишь его ещё трижды.

— Как дела у больной?

— Прошло. С ней такое случается иногда… потом отпускает… мается, бедная душа…

— А всё операция?

— Да… ну и как супруг помер…

— Вы были тогда в квартире?

— Я, почитай, пятнадцать лет без малого у них… Мы приходимся друг другу как бы дальними родственниками… Полина меня зовут.

— Бедный Ларичев… — протянул Буров.

— Он-то что, ведь отмучился… прости его господи… а вот Ксения Филипповна…

— А как это случилось?

— Да, сказывали, от сердца он помер… Говорят, что, мол, его Павел Сергеич Рубцов убил… Знала я и Рубцова… Светлой души был человек… Мухи не обижал… Дружили они…

Бурова опять взяла досада за Рубцова. Все как один отзывались о нём хорошо, и что стоило ему чуточку вылезти из своей скорлупы, больше доверять людям.

— Ксения Филипповна очень переживала? — продолжал расспрашивать он.

— Тогда-то? Переживала, говорите? Да она прямо ума лишилась, ей-богу, места себе не находила. Такой я её никогда не видывала.

— У неё ведь была тяжёлая операция?

— Э-э… не столько болезнь её допекла, сколько… изъян вот у неё после операции остался. Закрывается в комнате и спит… Спит и плачет… Часто плачет… После смерти супруга всё время как пьяная ходит.

— Может, она выпивает?

— А кто её знает? Волосы распустит и бродит по квартире как привидение… Сдавалось и мне, что выпивает тайком… да только хоть бы одну бутылку после я нашла… так ведь нет. Куда же она их девает, скажите на милость?

— Ну и как же вы тогда объясняете?

— А как объясняю? Изъян после болезни… У каждого после болезни что-нибудь да не так… А уже что было, когда Игорь Матвеич в пансионат отправился, лучше бы не уезжал…

— И что же тогда произошло?

— Приходит она ко мне в комнату утром. «Доброе утро», — говорю я. «Какое там доброе, — отвечает. — Где ампула?» «Какая ампула?» — спрашиваю. «Ну та, что лежала на моём ночном столике». — «Не видела, — говорю, — никакой ампулы». «Она была на моём столике», — говорит, а саму будто озноб бьёт. Страсти господни.

— Ну и?.. — нетерпеливо спросил Буров.