— Что вы сделали после того, как сообщили Рубцову о смерти ревизора?
— Позвонила в милицию. Потому что считала своим долгом…
— Вы сказали, что кто-то спрашивал Ларичева по телефону?
— Да, но между делом я об этом забыла. Когда же пошла звонить в милицию, то увидела снятую трубку и вспомнила. Но там трубку уже повесили.
— Потом снова кто-то звонил?
— Да, звонили опять как бы из Подмосковья. Когда я сказала, что Ларичев умер, трубку тут же повесили, так и не назвавшись.
— Вы повторили, что из Подмосковья. Откуда вы это знаете?
— Слышимость плохая, такая с Москвой не бывает.
— Вы спросили, кто это, но вам не ответили?
— В общем-то я даже не успела толком спросить, едва я сказала, что Ларичев умер, раздался щелчок. Коротко и ясно.
— Вам показалось, что разговор резко оборвали?
— Точно не могу сказать… То есть… вот именно… резко оборвали… Припоминаю… потому что я стала кричать «алло»…
— Но связь не возобновилась?
— Нет.
— Вы можете сказать, кто ещё живет сейчас в корпусе? В частности, кто находился здесь с пятницы?
— В пятницу здесь были господин Рубцов, он приехал ещё в понедельник. К обеду прибыли Ларичев и Вера Прохина, она работает в финотделе. К вечеру подъехал господин Жаркович, замдиректора фирмы, с женой.
— Когда прибыла Прохина?
— В одиннадцать тридцать. Одним поездом с Ларичевым. Но она оставила чемодан в комнате и тут же скрылась.
— Куда?
— Бог её знает. Мало ли здесь рядом дач. Она вечно колобродит и всё никак не прибудет к месту назначения. Как кошки, когда их ночью жара одолеет…
— В сторону неуместные шутки… Эта дама сейчас разве не здесь?
— Нет, ещё не возвращалась. Объявила, что отправляется на экскурсию и вернётся сегодня к обеду.
— Кто ещё живет в пансионате?
— Во дворе, в пристройке, живет уборщица, пожилая женщина, Ефросинья Петровна.
— Ларичев проверял когда-нибудь ваше хозяйство?
— Да, дважды. Один раз даже обнаружил недостачу, в тысячу рублей. Простыней не хватало. У меня удержали из зарплаты. Хотя пусть меня разразит гром, если я…
— Когда вы в последний раз видели Ларичева?
— Вчера вечером, за ужином.
— А Рубцова?
— Тоже вчера вечером. Он спустился вниз вместе с Игорем Матвеичем, вместе и ужинали.
— Спасибо за информацию. Просьба не покидать корпус. Вы ещё можете понадобиться.
— С превеликим удовольствием. Долг — он для всех долг.
Буров выключил диктофон. Дело «Опушка» начало, как в фильме, раскручиваться перед ним. Фильм был не очень захватывающим, а может, всё портил вид нагромождённых железяк во дворе. Он взглянул на девушку и почувствовал, что та вся погрузилась в события, стоившие жизни её отцу.
— Что ж… вот мы и на месте преступления, товарищ «специалист», — попытался пошутить Буров, но понял, что некстати, и закашлялся. — То есть… я хотел сказать… — Присутствие девушки его немного сковывало. Он предпочёл бы сейчас говорить совсем о другом, хохмить, проверять свои мужские чары. — Прошу вас снова, насколько возможно, забудьте, что у вас есть личные мотивы, и постарайтесь быть абсолютно беспристрастной. Иначе мы не сможем работать вместе. — И добавил с усмешкой: — Помните, что субъективизм опасен.
— Я постараюсь, — кротко, но с ехидцей ответила Лера.
— Тогда я ставлю первые вопросы. А вы попробуйте выступать как адвокат. Нас интересуют прежде всего сведения о душевном состоянии Ларичева. Сестра-хозяйка утверждает, что Ларичев боялся.
— Он был ипохондриком.
— Да, его привычки подкрепляют это предположение. Столовые приборы из дома, свой стакан, марля на дверной ручке… Всё это, однако, не исключает второй гипотезы: он боялся заразы или покушения на свою жизнь?
— Я считаю, что Ларичев был просто ипохондриком, и всё.
— Чем подтвердите? Что у вас есть? Я имею в виду, из тех данных, которыми мы располагаем сейчас.
— Кое-что есть, — утвердительно кивнула Лера. — Как вы, видимо, заметили, Зуева утверждает, что Ларичев спал с незапертой дверью.
— Ну и о чём это нам говорит? — Буров сделал вид, что не понимает справедливого замечания девушки.
— Ну как же? — воодушевилась она. — Это привычка всех людей, которые боятся, как бы с ними чего-нибудь не случилось во сне. Тяжелобольные, особенно сердечники, не запирают дверей, потому что боятся приступа.
Буров оценил про себя доводы и наблюдательность напарницы, но продолжал ровным голосом:
— Кто мог звонить Ларичеву в половине шестого утра? И зачем его искал неизвестный в такое время? Может быть, чтобы проверить, жив ли он ещё или нет? Значит, этот неизвестный что-то знал?
Буров вытащил несколько отпечатанных на машинке листов из папки и, прежде чем перейти к чтению, бросил:
— Пометьте себе. Проверить, была ли в действительности Вера Прохина на экскурсии и не ехала ли она в одном вагоне с Ларичевым.
Он ещё не закончил фразу, как понял, что этот вопрос преждевременен, его лучше было приберечь до окончания расследования. И он снова нажал кнопку диктофона.
Показания Павла Сергеевича Рубцова
— Когда вы приехали в пансионат, господин Рубцов?
— В понедельник утром, поездом в одиннадцать тридцать. Это самый удобный, попадаешь к обеду.