Улисс

Как исчислить возраст души человека? Переменчивая, как окраска хамелеона, она меняется при всяком новом общении – ликует с весёлым, грустит с опечаленным; даже возраст её изменчив, как и её настроение. И вот исчез Леопольд, деловитый рекламный агент и держатель скромного состояния вложенного в фонды, что сидел там, задумчиво жуя жвачку воспоминаний. Вместо него – юный Леопольд, как при вспятьнаправленном расположении, зеркальное отражение в череде зеркал (Гони живей!), в которых он высматривает себя. В них виднеется его тогдашняя молодая фигура поры возмужания, шагающая морозным утром из старого дома на Клембрасил-Стрит в школу, сумка с книгами через плечо, и там же добрая краюха пшеничного хлеба – матушка позаботилась. А вот та же фигура, но уже год, или около того, спустя, в самой первой его шляпе (ах, вот ведь был день!), совсем уж оперившийся коммивояжер семейной фирмы выходит в путь с полном снаряжением – книга заказов, надушенный носовик (не только для виду), его сундучок с поблескивающими ювелирными изделиями (увы, всё это уже в прошлом!) и полный колчан неотразимых улыбок для той или другой домашней хозяйки, ведущей счёт на кончиках её пальцев, или для пунцовеющей девы, робко принимающей (а в сердце-то что творится? а ну, признайся!) его ловкий поцелуй в ручку. Аромат, улыбка, а ещё более темноглазость и обходительное обращение приносили немалую выручку под вечер домой, к главе фирмы, что сидит с Джекобсовой трубкой после дневных трудов в отцовом углу у камина (лапша на ужин, будьте уверены, уже доходит), читая сквозь круглые очки в роговой оправе какую-нибудь из европейских газет месячной давности. Но—эй, поживей!—туманящий выдох на зеркало и – юный рассыльный рыцарь отдаляется, сбегаясь в крохотную крапинку этой туманности. Нынче-то он и сам в отеческом возрасте и сидящие сейчас с ним за одним столом могли бы быть его сыновьями. Почему нет? Мудрый отец знает своё дитя. Он уносится думами в дождливую ночь на Хеч-Стрит, там, где склады изъятых товаров, к той – его первой. Вместе (он и беспризорная бедняжка, дитя позора, что и тебе, и мне, и всякому, всего за шилинг и пенни, ей на счастье), вместе вслушиваются они в тяжёлую поступь охраны, пока две тени в капюшонах минуют новый королевский университет. Невсти! Невсти Келли! Он никогда не забудет её имя, неизгладимо будет помнить ночь, первую ночь, ночь невесты. Они сплелись в полнейшем мраке, желающий с желанной, и всего через миг свет (fiat!) зальёт весь мир. И сердце выпрыгнуло слиться с сердцем? Нет, добрый мой читатель. Казалось бы вот-вот, но, увы, нет! Стой! Так нельзя! В страхе бедная девушка мчит прочь сквозь мрак. Она – невеста тьмы, дочь ночи. Ей не носить под сердцем светозарное дитя дня. Нет, Леопольд! Ни имя, ни воспоминания тебя не утешат. Та юношеская иллюзия твоей силы была отъята у тебя невосполнимо. Нет подле тебя сына от чресел твоих. Некому теперь стать для Леопольда тем, кем Леопольд был для Рудольфа.

Голоса мешаются и тают в клубящейся тиши: это тишина безбрежности пространства: и стремительно, безмолвно проносится душа над сферами, круг за кругом, над поколениями, что отжили своё. Сфера, где серые сумерки вечно падают, никогда не сгущаясь, на бескрайние полыннозелёные пастбища, осеняя своею мглистостью, осыпая многолетней росою звёзд. Неуклюжей поступью идёт она вслед за матерью – кобылица ведёт свою жеребёнушку. Это сумеречные видения, но с какой пророческой грацией отлиты узкие стройные бедра, жилистая гибкая шея, мягкий смышлёный череп. Они идут мимо, печальные призраки: вот и нет их уже. Ажендат, забвенная земля, прибежище сычей и полуслепых удодов. Нетайма, златого, нет больше. И по дороге вьющейся поверх туч подходят они, ропча мятежным громом, призраки животных. Хуух! Хак! Хуух! Параллакс крадётся следом и стегает их скорпионами – пронзающими молниями своих бровей. Лось и як, быки Вашана и Вавилона, мамонты и мастодонты, они идут топоча к запавшему морю, Lacus Mortis.

Зловещее, мстительное, зодиакальное воинство! Они ревут, проходя по тучам, рогатые и козерогие, хоботатые с бивненосными, львогривые ветвисторогие, тупорылые и ползучие, грызущие, жвачные и толстокожие, в своём безостановочном ревущем множестве, убийцы солнца.