Улица Яффо

Тем летом Жорж отвез Амаль в Бейт-Джала, пригород Вифлеема, где она впервые в жизни увидела немцев. Волосы их закрывали косынки, а на груди висели кресты на цепочках. Звали их Хильдегард, Франциска и Кете. У них были строго поджатые губы и добрые глаза. Благодаря ходатайству своего старого учителя из колледжа Терра Санта Жоржу удалось устроить Амаль в протестантскую школу для девочек, которая была основана Немецкой Иерусалимской Ассоциацией. Вообще-то классы уже были полностью укомплектованы, но директриса пожалела беженцев. Жорж выбрал эту школу, потому что там для Амаль было безопаснее, чем в переполненной лагерной школе, но и семейная традиция тоже имела значение. В его кругу считалось хорошим тоном отправлять детей в европейскую школу.

– Даже если нас называют беженцами, – сказал ей Жорж, – никогда не забывай, кто мы на самом деле!

* * *

Когда последние деньги были израсходованы, Жорж неохотно согласился на поддержку тети Мэй из Бейрута. Он пообещал вернуть ей потом все до последней монеты. Ему следует снять небольшую квартиру в Вифлееме, сказала тетя Мэй, беспокоившаяся за детей. Но Жорж, сохранивший деловую жилку, не стал тратить деньги на аренду квартиры, а инвестировал их в будущее. Он арендовал на базаре небольшой магазинчик, хозяин которого умер. Лавка была не больше каморки: прилавок и несколько столиков. Жорж выбрал то, чего ему самому так сильно не хватало, – сладости, которые делала его жена. Вместе с бабушкой они оживили на маленькой кухне рецепты Мариам. Маамуль, пахлава, катаеф, кнафе… [50] все как на свадьбах в Яффе. Конечно, это не вернуло Мариам. Но вернуло память о ее тонком вкусе и ее щедрости. Жорж упаковывал сладости и вручал их покупателям, делая вид, будто увечья ему совсем не мешают. А клиенты из деликатности делали вид, будто никакого инвалидного кресла не существует. Жорж расцвел: он снова стал полезным членом общества. Возвращаясь из школы, Амаль и Джибриль сразу же принимались помогать. На кухне, за прилавком, с уборкой. И как в прежние времена, на все праздники они приносили корзины, полные сладостей, для тех, кто не мог себе их позволить, – в лагерь «Аида». Но еврейские праздники больше не отмечали. Соседи-евреи жили в Иерусалиме, всего в паре десятков километров и в совершенно другом мире.

После семи лет жизни в лагере Жорж наконец смог снять небольшую квартиру. Кроватей у них не было, только матрасы, которые днем складывали стопкой у стены. Стола тоже не было. Они ели, сидя на полу, скрестив ноги, вокруг газеты, на которой бабушка раскладывала еду. Жареная курица на лаваше, кабачки, фаршированные кедровыми орешками, чечевица с обжаренным луком. Зато в квартире была ванная с водопроводом. Для Амаль квартира была маленьким раем. Ее мир починили – во всяком случае, пока, – как старый чемодан, латаный-перелатаный и перевязанный веревкой.

* * *

Каждый помнит тот момент, когда впервые оказался с отцом на равных. Когда увидел отца таким же человеком, как ты сам. И дело не в том, что отец сделался меньше, а в том, что ты сам вырос. В такой день заканчивается детство. Для Амаль, чье детство давно уже кончилось, это был день, когда она поняла, где ее место в этом разбитом мире. Когда ее жизнь, не принадлежавшая ей с момента бегства из Яффы, обрела смысл.

Ей было семнадцать. На самом деле это был самый обычный вечер. Амаль наводила порядок на прилавке, бабушка прибиралась на кухне, а Жорж прощался с последними клиентами, купившими по кусочку теплого кнафе для ночной прогулки. Джибриль после школы так и не появился. В этом не было ничего необычного: он вошел в подростковый возраст и больше времени проводил с друзьями, чем с семьей. Амаль после школы работала в магазине, а Джибриль пропадал, отмалчивался и приносил плохие оценки. Его тяготила обязанность занять место старшего сына, хотя он не мог по-настоящему заменить старшего брата Башара, поскольку никто ничего не знал о его судьбе. Было известно, что в Лидде мертвецов хоронили безымянными. Но никто не мог подтвердить, что своими глазами видел Башара мертвым, поэтому оставалась вероятность, что его схватили сионисты. В семье запрещено было говорить, что Башар не вернется. Жорж выходил из себя, если он не знал, где находится Джибриль. То, что было естественным для других мальчишек – играть на улицах до глубокой темноты, носиться по полям и ночевать у друзей, – для Джибриля оборачивалось постоянной борьбой с отцом.

– Пойдем искать Джибриля, – сказал Жорж в тот вечер.

Муэдзин призывал к ночной молитве, когда они вышли на улицу. Добравшись через полчаса до лагеря, они принялись спрашивать о Джибриле и довольно быстро нашли его. Он сидел на стене с группой ребят постарше. Компания походила на заговорщиков. Все курили. Заметив Жоржа, Джибриль быстро выбросил сигарету.

– Ты курил? – спросил Жорж.

– Нет.

Жорж толкнул свою инвалидную коляску к Джибрилю.

– Иди сюда.

Джибриль осторожно слез со стены. Жорж понюхал его лицо.

– Ты мне лжешь?

– Нет.

Пощечина не заставила ждать.

– Давай домой.