Улица Яффо

– Представь себе, – говорит она, – что твоя мать – палестинка. А твой отец скрывал, что у него есть израильская семья. И вдруг ты узнаешь его секрет. И ты взбешен.

Это возможно, да. Но стрелять в отца из-за этого? И почему Мориц изменил завещание?

– Чтобы ненавидеть кого-то настолько сильно, чтобы убить, надо иметь более вескую причину.

– Ты вообще читала криминальную хронику хоть раз за последние семьдесят лет?

Я неотрывно смотрю на фотографию. Жоэль берет снимок и встает:

– Мы покажем это комиссару.

– Нет! Мы выясним все сами!

У меня, очевидно, такой решительный тон, что Жоэль опять садится. Возможно, она понимает, что ее отец не хотел, чтобы его историю трепали направо и налево.

– Как в лучших семьях, да? – поддразнивает она меня.

– Обещаешь?

– Да, шеф.

– Итак. Что вы тогда делали в Яффе?

– Это была просто прогулка, ничего особенного…

– Мориц упоминал какой-то дом в Яффе? Или вы встречали кого-то из семьи Элиаса?

– Ну что ты!

– Постарайся вспомнить.

– Послушай, милая, что бы ни говорил тебе Элиас, но он не жил в Израиле. А я жила. Там не постоянная война. Мы бываем шумными, бываем вспыльчивыми, но мы покупаем овощи у арабов, они строят наши дома, и когда ты обращаешься в больницу, то точно встретишь там арабских медсестер и врачей. Половина фармацевтов – арабы. Все они говорят на иврите. Мы не любим друг друга, иногда мы ненавидим друг друга, но мы научились жить бок о бок. Знаешь, какое самое распространенное имя для новорожденных мальчиков в Израиле?

– Давид? Авраам?

– Мохамед! – Она смеется.

– Если все так мило, почему вы не можете нормально поговорить друг с другом здесь, на нейтральной территории?

Внезапно она начинает злиться.

– Быть нормальным – это роскошь, которую я не могу себе позволить. Ты – привилегированная, тебе не надо думать о своей идентичности. Тебе не напоминают ежедневно о том, что ты – другая. Я живу в Бельвиле. Я покупаю мясо у алжирского мясника. У меня есть арабские студенты. И в основном мы хорошо ладим – до тех пор, пока не говорим о политике. Но вот уже несколько лет все катится не туда. Теракты, ненависть к евреям… это стало невыносимым. Не только в пригородах. В центре Парижа. Арабская молодежь нападает на нас на улицах. Бесстыдно. Многие из моих еврейских друзей эмигрируют в Израиль. Когда я была молода, я была бесстрашна, но сейчас… честно говоря, я боюсь. – Она закуривает. – И тем не менее я не ненавижу арабов. Знаешь почему?

– Потому что твоя мать – тунисская еврейка?

– Потому что я сама хочу определять, кто я.

– В смысле?

– Понимаешь, еще в начальной школе нам показывали фотографии из концлагерей, из гетто. Каждый год в Йом ха-Шоа, День Катастрофы. Ужасно. Сначала я была в шоке, но потом просто отказывалась слушать эти жуткие истории. Еврейская кровь, бойня в Европе, чудовищные подробности. Знаешь, какие образы меня привлекли? Бойцы Сопротивления из гетто. И пусть у них не было шансов, но я хотела быть потомком бунтарей, а не жертв. Ребенку хочется гордиться своими родителями. А наши учителя определяли нас по тому, что творили с нами другие люди! Сначала мы были рабами египтян. Потом жертвами нацистов. А теперь арабы хотят сбросить нас в море… И это действительно моя история? Я что, согласна, чтобы мою личность определяли враги? – Жоэль наклоняется ко мне, будто намерена открыть секрет: – Я родом не из рабства. Я родилась свободной! Когда я появилась на свет, по радио играли свинг, а в кафе Пиккола Сицилии сидели американские солдаты. Нашими друзьями были мусульмане и христиане. Мы праздновали вместе и пели одни и те же песни. На арабском! Конечно, мы тоже спорили, но как соседи, а не как враги. Я была тогда мала, но эти истории у меня в крови. Моя мама хотела распроститься с тем прежним миром, но чем старше она становилась, тем больше ей хотелось туда вернуться. У людей было мало еды, но они делились тем, что имели. В шаббат соседка-мусульманка приходила разжечь нашу печь. А в Рамадан ее дети тайком приходили поесть с нами. C’est moi. Вот откуда я родом.

В голосе Жоэль сплелись нежность и горечь, словно она говорит об исчезнувшей цивилизации. Однако это было не так давно и всего в двух шагах отсюда.

– Знаешь, в Йом ха-Шоа в Израиле воют сирены. Вся страна затаив дыхание слышит этот единственный звук, который прямо врезается в тебя. Мы, дети, стояли неподвижно на школьном дворе, каждый сам по себе, глаза закрыты. Все вспоминают про шесть миллионов. Представь себе. Мы не думали о таком большом числе. Мы думали о наших родителях, бабушках и дедушках. И тут в твою маленькую головку закрадывается мысль, которую нельзя никому рассказать: твои родители живы. И тебе стыдно за это. Ты не принесла никакой жертвы. Ты все-таки другая и не принадлежишь к ним.

Я пристально смотрю на девушку на фотографии. Сколько от нее осталось в сегодняшней Жоэль? И сколько сегодняшней Жоэль было в ней уже тогда?

C’est moi. Это я.

Глава 29