Улица Яффо

Это все, что она смогла сказать, оказавшись лицом к лицу с Морисом. Она была в черное платье, босая. За последние дни она постарела больше, чем за последние семь лет. Морис чувствовал себя крайне неловко перед соседями, сидевшими в гостиной. Старые друзья и незнакомцы. Он не знал, с какой стороны они появились. Горели свечи. Зеркало было завешено. На пианино стояла фотография Виктора. Не та, что снял Морис, а официальный военный снимок, на котором Виктор выглядел куда более серьезным, чем в жизни. Морис сел вместе с гостями, и Ясмина налила ему кофе. Одни уходили, другие приходили и приносили что-нибудь поесть. Вареные яйца, хлеб и бобы. С улицы доносилась веселая музыка. Когда кто-то собирался уйти, Ясмина просила его побыть еще немного. Она не хотела оставаться наедине с Морисом.

Так это тянулось несколько дней. Они обменивались лишь необходимыми фразами. Подглядывали друг за другом, избегали друг друга. Жоэль не могла, да и не хотела вмешиваться. Еще сложнее было с Альбертом и Мими, которые приехали вскоре после Мориса. Они спали в пансионе, а дни проводили в квартире. Мими взяла на себя домашнее хозяйство, что вызывало ссоры с Ясминой. Альберт закрылся от всех в молчании.

– Siete sfortunati, – сказала Мими.

Вы – несчастные. Для Пиккола Сицилии слово sfortuna имело более глубокое значение. Fortuna o sfortuna, удача или несчастье, происходили не случайно. Также они не зависели от усилий, которые прилагает человек, чтобы что-то сделать в своей жизни. Они были вложены каждому в колыбель как благословение или проклятие.

Мактуб.

* * *

Жоэль была рада отвлечься, когда Альберт попросил ее показать место, где умер Виктор. Если он увидит это своими глазами, то сможет понять – так он надеялся. Мими поехала с ними. Ясмина отказалась. Будь проклята эта деревня, будь проклята душа этого мальчика.

* * *

Рядом с шоссе стояли сгоревшие грузовики и танки. Но то были следы не этой войны. Они стояли здесь еще с 1948 года. Морис не заметил, как они пересекли «зеленую линию». Никто не проверял их пропуска. Они были не единственными на дороге в Иерусалим – половина Израиля отправилась посмотреть завоеванные территории. Чтобы сфотографироваться перед Стеной Плача. Помолиться у Гробницы патриархов. Купить сувенир на рынке в Иерихоне.

Уличные указатели все еще были на арабском и английском. Даже указатель на поворот в деревню. Но самой деревни больше не было. От нее остались лишь груды камней, из которых торчали сломанные ставни, обломки мебели и выкорчеванные деревья. Следы бульдозера в пыли. Пахло динамитом. На глаза попадались то детский ботинок, то гильзы от пуль и труп собаки. Камни молчали. Все это время Мими прижимала к лицу платок. Альберт первым вернулся к машине. Морис бесцельно бродил среди руин, а Жоэль наблюдала за ним.

* * *

– Хотите посмотреть на Иерусалим? – спросила Жоэль, когда они снова сели в машину.

– Нет, – ответил Альберт.

– Это недалеко.

– Я хочу домой.

* * *

Улица Яффо угомонилась. Морис стоял на балконе, курил и выдыхал дым в тишину. Весь вечер люди провели на улице и веселились. Жоэль вошла в гостиную и увидела его силуэт в лунном свете.

– Морис.

Ей казалось странным называть его так. Но она больше не могла сказать «папá». Услышав ее, он вернулся в комнату.

– Не можешь заснуть? – спросил он.

– Ты тоже?

Морис покачал головой.

Жоэль села за пианино, на котором стояла фотография Виктора. Взяла несколько нот. Начало Dormi bambina mia [68].

– Помнишь, как вы тогда затащили пианино в квартиру?

Он улыбнулся. Она вытащила у него изо рта сигарету, затянулась и вернула. Затем повернулась к пианино и снова заиграла. Спокойную, торжественную мелодию. И запела.

Иерусалим из золота,
из бронзы и света,
Я – скрипка для всех твоих песен.

Они пели эту песню в пустыне, когда солнце садилось за танки, на седьмой день. Они кричали во все горло. Их были сотни. Сейчас Жоэль пела совсем тихо. Как реквием.

Колодцы высохли, рынок опустел,
и никто не приходит на Храмовую гору в Старом городе.
В пещерах, в скалах воют ветры.
И никто не спускается к Мертвому морю,
по дороге в Иерихон.

Ясмина вышла из спальни в ночной рубашке. Через балконную дверь дул прохладный ветер. Жоэль продолжала петь.

Иерусалим из золота,
из бронзы и света,
Я – скрипка для всех твоих песен.

Жоэль пришлось остановиться, потому что голос подвел ее. Ясмина положила руку ей на плечо и начала подпевать.