Улица Яффо

Мы вернулись на рынок, к колодцу, к площади,
Шофар зовет на Храмовую гору в Старом городе.
Тысяча солнц светят из пещер в скалах.
Мы спустимся к Мертвому морю,
по дороге в Иерихон.

Жоэль тихо закрыла пианино. Морис сел на пол. Снаружи раздалось щебетание первых птиц. Пекарь открывал жестяные жалюзи. Ясмина опустилась рядом с Морисом.

– Не хочешь остаться здесь? – спросила она.

Он думал недолго.

– Нет.

Глава 39

Палермо

– Твоя мама по-прежнему хотела, чтобы он вернулся? – спрашиваю я.

– Она никогда не закрывала для него дверь, – говорит Жоэль.

– А он?

– Все еще любил ее.

– Тогда почему он вернулся в Германию?

– Возможно, у него было задание, о котором мы не знаем.

Она разбирает фотографии на кровати. Складывает стопки, сортируя по годам и людям. Как будто это может дать ответ. У нас есть только предположения, намеки, но нет никаких доказательств, которые разрешили бы мои последние сомнения. Сама природа его возможной работы такова, что никаких письменных документов не существует, а если они и есть, то к ним нет доступа. Как бы мне хотелось, чтобы он был сейчас с нами и мы могли бы его обо всем расспросить. Никогда еще я не тосковала по нему так сильно. Никогда еще я не была так зла на него. Ты не оставил нам ничего, кроме чемодана, полного фотографий, и дома, полного вопросов.

– Каким он показался тебе тогда? Счастливым?

– Нет. Потерянным. Неприкаянным. Как бездомный. Я отвезла его в аэропорт и спросила, что он собирается теперь делать. В Германии. Он лишь сказал, чтобы мы не волновались. А в самом конце мы еще и поссорились.

– Из-за чего?

– Мы пили кофе в зале вылета, и… он говорил вещи, которые меня раздражали. Мы оба были на взводе. Знаешь… я тогда потеряла ориентиры. Весь Израиль праздновал победу, семья погрузилась в траур, а я? Была как под наркозом. После похорон Виктора я больше ни разу не плакала. Конечно, у нас с ним были непростые отношения, но почему же я не могла плакать, когда он умер? Что-то во мне изменилось. Мне нужно было с кем-то поговорить, с кем-то со стороны, как папá. Я надеялась, что он меня поймет. В конце концов, когда-то он тоже был солдатом. А потом не смог этого больше вынести. Но он вдруг на мои вопросы стал отвечать какими-то лозунгами. Как Виктор. Как говорили в армии. Но именно в них я начинала сомневаться.

– Что именно он сказал?

– Что гордится мной, что мы героически сражались, что этот блицкриг… Я не хотела слышать все это. По крайней мере, не от него. Я не гордилась собой.

– Почему?

Жоэль закуривает. Ей нелегко говорить об этом.

– Не забывай, что это был шестьдесят седьмой год. Лето любви, Вьетнам, «Благодарные мертвецы»… [69] Я только недавно пережила свой первый трип. На пляже в Яффе, с друзьями. Это было… ты когда-нибудь пробовала ЛСД?

– Нет.

– Советую. Мы танцевали босиком, и небеса словно открылись нам, хотелось обнять весь мир… Я вдруг увидела, как все со всем связано… А вскоре я сидела в танке с теми же людьми, там было тесно, жарко и шумно, кругом пустыня… и мы стреляли как бешеные. Утром, когда мы загружались, меня рвало от страха. В полдень я увидела первого египетского солдата. Обгоревший, черный с головы до ног, на разрушенном танке. Вечером мы смеялись рядом с трупами египтян, шарили по их карманам в поисках сигарет и курили.

Завтра утром мы захватим Каир.

А чем займемся после обеда?

Мы так шутили. Я была потрясена, насколько это просто. Как быстро превращаешься в животное. Теряешь сострадание, человечность, в тебе остается лишь инстинкт. Либо ты убьешь, либо тебя убьют. Как в дурмане. И после быстрой победы вся страна впала в такой транс. Конечно, я радовалась нашей победе. Но я запуталась. Мне стало страшно. Я испугалась себя самой. Прости, что я здесь курю.

Она встает и открывает балконную дверь. Снаружи поют птицы, из соседских садов несутся детские голоса.

– Я сказала: папá, я просто хотела, чтобы мои друзья вернулись домой невредимыми. Я отдала бы каждый сантиметр земли ради того, чтобы вернуть мертвых к жизни. А что он? Принялся объяснять, что Виктор умер не напрасно. Не пойми меня неверно, то, что он говорил, было правдой, однако из его уст это звучало так безжизненно, так шаблонно. Я больше не чувствовала его. Я хотела, чтобы кто-то понял мои сомнения. Правильно ли я поступила. И папá… оправдал меня. Я сказала ему: я села в этот танк, чтобы защищать свой народ, но не для того, чтобы угнетать другой народ. Сейчас мы контролируем всю землю до Иордана, но что будет с людьми, которые там живут? Миллион арабов! А он сказал: «Тише, не так громко; следи за тем, что говоришь».

– А когда у тебя появились сомнения? – спрашиваю я.

Она тихо закрывает балконную дверь. Как будто кто-то может подслушивать.