Улица Яффо

Жорж рассказал все это своему другу Авраму, не зная, остался ли тот еще ему другом. О чем он ему не рассказал, так это о своем шоке, когда он въехал в Яффу с востока. И дело было не только во множестве разрушенных домов. Это было что-то другое, более зловещее. У каждого города есть свой запах, по которому его узнаешь даже спустя годы. Жорж опустил окно, чтобы почувствовать запах моря, своего моря. Но воздух был чужим. Он не мог сказать, что это такое, но когда увидел вновь открытые уличные рестораны и сидящих на стульях незнакомцев, то понял, что город пахнет едой, которую готовят его жители. И эти люди были чужаками, словно город был полон приезжих, как летом, вот только эти приезжие заняли магазины и рестораны, мастерские и дома. На углу, где находилось кафе Абу Шукри и где Жорж читал свою ежедневную газету, бульдозер сносил старые стены. Машина свернула на улицу Мадарис, куда он каждое утро отводил Башара в школу. Там он слышал языки, которых не понимал, и видел лица, которые не мог прочитать. Когда он вышел из машины перед колледжем Терра Санта, падре Игнацио поторопил его побыстрее зайти внутрь, пока никто не заметил. Но Жорж потерянно стоял на улице.

* * *

Длинные коридоры колледжа Терра Санта были в запустении. Повсюду валялся мусор и рваные матрасы – очевидно, кто-то устраивал в колледже временное жилье. Жорж переоделся в свой залатанный костюм, а падре Игнацио отправился за едой. Жорж смотрел в окно, пытаясь узнать проходящих мимо людей. Потом не выдержал и вышел на улицу. Это было опасно, ему нельзя было попадаться полицейскому патрулю. Но тяга увидеть свой город и свои поля пересилила. А может, то был акт упрямой гордости – он не мог стерпеть унизительной необходимости прятаться в родном городе. Оказалось несложно выскользнуть через двери, отчалив, как лодка от надежного причала, и поплыть по течению улицы. Сквозь облака пробивалось февральское солнце; он любил эти дни, когда зимние бури стихали и воздух делался мягким.

Поначалу он думал лишь коротко заглянуть в церковь Святого Антония неподалеку. Но, к его удивлению, никто не обратил на него внимания, люди просто шли мимо. А потом он понял причину: все здесь были иммигрантами откуда-то, из Киева или Касабланки, и у каждого было свое путешествие. Здесь ощутимо не хватало банальных фраз, приветствий, какими перекидываются люди, знакомые друг с другом годами и десятилетиями, того переплетения общих историй, что сплачивает город изнутри. На минарете мечети Махмудия развевался бело-голубой флаг со звездой Давида. Потом он увидел человека, который, забравшись на лестницу, сбивал со стены плитку с ручной росписью, с названием улицы Салахи на арабском, английском и иврите. Не успев узнать новое название улицы, Жорж быстро пошел дальше, чтобы не привлекать внимания. Пересек площадь Часовой башни и двинулся на север, мимо магазинов, открытых, будто никогда и не закрывавшихся. Повсюду зияли пустоты разрушений, стены были изранены пулевыми отверстиями, а где раньше над магазинами висели арабские вывески, теперь были еврейские имена, написанные на иврите, латиницей и кириллицей. Жорж был чужим в собственной стране.

* * *

Жена Аврама принесла чай в гостевую комнату, удивленно и дружелюбно поздоровалась с Жоржем и оставила мужчин опять наедине. Жорж все еще не мог понять, было ли гостеприимство Леллушей формальной вежливостью или можно доверять тому, что раньше было общей почвой под их ногами. Их разговор был танцем на тонком льду. Оба избегали того, что может пристыдить другого, – поражение, вина, убийства и месть. В конце концов, они были рады видеть друг друга живыми.

– Да помилует Господь ее душу, – пробормотал Аврам, когда на вопрос о Мариам Жорж ответил лишь: «Она умерла». Аврам не стал спрашивать, как это произошло.

– Как там мой дом? – спросил Жорж.

– Не ходи туда, Абу Башар.

– Почему?

Леллуш отвел глаза. Такой же вид был у падре Игнацио, когда, уклоняясь от расспросов Жоржа, он настоял на том, чтобы сначала поехать в школу.

– Это слишком опасно для тебя.

– Он разорен?

Аврам молчал.

– Мы уже отстроили его однажды, и я отстрою его снова.

– Иншаллах.

– Аврам. Скажи мне правду. Ни для кого не секрет, что вы делаете с нашими домами. Кто живет в моем доме?

– Не знаю. Я там не был.

Говорил он правду или лгал? И если лгал, то почему? Было ли это предательство или он щадил своего друга? Прежде чем Жорж успел что-то сказать в ответ, в комнату вошла Рифка, семилетняя дочь Аврама. Она кинулась к Жоржу, сияя от радости. Его до слез тронула ее невинность, с которой она поцеловала его в щеку, назвав по-арабски «аммо Жорж», дядя Жорж. Она спросила об Амаль, и Жорж соврал, что с ней все в порядке.

– Почему она не пришла с тобой?

– Скоро придет. Как у тебя дела, Рифка?

– Хорошо.

«Что она знает?» – взглядом спросил Жорж у Аврама за спиной Рифки. Аврам велел дочери идти к маме. Она послушно выскользнула из комнаты, и мужчины снова остались одни. Жорж ждал, пока Аврам что-нибудь скажет. Но тот задумчиво молчал.