Улица Яффо

У каждого человека есть место, которое облекает его как вторая кожа, надежная и нежная, – то единственное место, где он становится с миром одним целым. Ботинки Жоржа утопали в сырой земле, и он огляделся. Вокруг все как обычно. Лимоны тяжело висели на ветках, в теплом февральском воздухе витал аромат сбора урожая – пропитанной дождями земли и спелых плодов. Жорж сорвал лимонный лист, растер его между пальцами и поднес к носу. И немедленно мир обрел легкость. В самой глубине его тела расслабился каждый мускул. Это было похоже на сон, яркий и нереальный. Жорж закрыл глаза и стоял так, пока не понял, что это не сон, а даже наоборот, пробуждение от кошмара.

Открыв глаза, он прошел сквозь длинный ряд деревьев, каждой порой впитывая их аромат, словно опьяненный и в то же время такой спокойный, каким уже давно не бывал. Родина – это где больше не нужно воевать.

Затем он увидел апельсины. Пахло гнилью, уже негодные плоды лежали на земле меж деревьев среди листвы. Жорж поднял апельсин, который выглядел хорошим. Снизу он был черен и изъеден червями.

– Абу Башар!

Знакомый голос заставил его обернуться. Это был Аврам Леллуш, пробирающийся сквозь рощу в испачканных грязью сапогах. Он не изменился: те же аристократические брови, белая борода и внимательные глаза.

– Что ты здесь делаешь?

– Ahlan wa sahlan, – приветствовал Жорж своего старого друга, не зная, остался ли тот все еще ему другом. Они обнялись, как раньше, хотя все уже было иначе.

– Ты с ума сошел? – прошептал Аврам. – Ты здесь в смертельной опасности!

* * *

Дом Леллуша остался как был: современная архитектура и старинное искусство на стенах; красные килимы и золотая менора на комоде. Мужчины сняли обувь, облепленную глиной, и Аврам усадил Жоржа на диван. На столе лежали номера «Гаарец», «Палестина пост» и «Ле Монд». Аврам не позволил себе ни единого жеста превосходства, чтобы не показывать гостю, кто тут принадлежит к победителям, а кто – к побежденным.

От Вифлеема до Яффы было восемьдесят километров, не больше, и все же Жорж рисковал жизнью, добираясь сюда. Никакие заборы или стены не разделяли землю, но тысячи крестьян, которые, как Жорж, хотели обрабатывать свои поля или забрать деньги из своих домов, были расстреляны. Кибуцы и мошавы посылали охрану на поля, чтобы обороняться от mistanenim. Именно так называли его теперь на его собственной земле: «нелегально вторгшийся, злодей». Вчера, по другую сторону линии прекращения огня, которая пересекала наделы и деревни, он все еще был refugee, беженец, – человек, еще имеющий право на возвращение. Однако ни то ни другое слово не описывало, кем он был на самом деле.

Жорж рассказал своему другу Авраму – ведь они по-прежнему были друзьями? – об Иерусалиме, который выглядел как в кино о войне: у стен Старого города стоит Арабский легион, а напротив, у паломнического центра Нотр-Дам, – израильские солдаты. Оживленный обычно рынок у Яффских ворот превратился в призрачную ничейную землю. Жорж следил за реакцией Аврама, но не увидел в его лице ни стыда, ни триумфа. Затем он рассказал, как встретил в Старом городе бывшего учителя, падре Игнацио. Пару десятков лет назад тот преподавал религию в яффской школе Терра Санта. Жорж с приятелями всегда потешались над его разбитыми сандалиями. Они выглядели так, словно в них еще Иисус ходил, в то время как у Жоржа всегда были безупречные английские туфли дерби. Теперь Жорж стоял перед отцом Игнацио в истрепанных ботинках с дырявой подошвой. А тот, казалось, был все в тех же сандалиях. Сердечно обняв бывшего ученика, он пригласил его на кофе. Отец Игнацио переехал в Иерусалим много лет назад, жил в Старом городе и преподавал в иерусалимском колледже Терра Санта. Он располагался на проспекте короля Джорджа, к западу, где стояли израильские солдаты. Как итальянец отец Игнацио имел разрешение с печатью Ватикана на пересечение линии прекращения огня. И так, с Жоржем в багажнике своего шаткого автомобиля, отец Игнацио свернул с улицы султана Сулеймана на Яффскую дорогу, и солдаты пропустили его через кордон. Когда они выехали из города, Жорж сел впереди, надев коричневую рясу францисканского монаха. По обочинам дороги, ведущей в Яффу, он видел остовы сгоревших танков, а за ними – пустые деревни.