Улица Яффо

Представь себе поле, где камни и красная земля. Вокруг бесплодные холмы, и весь мир забыл про тебя. Представь, повсюду, насколько хватает глаз, сотни наспех установленных палаток, и ночью ты просыпаешься от того, что ваша палатка ходит ходуном, ты видишь развевающийся брезент и отца, который тащит камни в ночи и кричит тебе, шест держи, и ты хватаешься за шест палатки, всем твоим маленьким телом противясь ветру, а дождь хлещет внутрь. Утром все вокруг покрыто липкой грязью, сначала снаружи, а потом внутри, потому что никто больше не снимает обувь. Пальцы все время влажные и холодные, сейчас зима, а отец, который учился в Англии, говорит, что здесь, на холмах вокруг Иерусалима, выпадает столько же осадков, сколько в Лондоне. И ты представляешь, как они живут в своих красивых домах, эти жители Лондона, с камином и крышей над головой, и постепенно понимаешь, что все хорошие места этого мира отныне тебе недоступны. Тебе, которой были открыты все горизонты, которая выросла в одном из красивейших домов Яффы, с окнами на море, на запад. Для которой все было возможно, кому дозволено было учиться в Collége des Freres и кто видела себя танцовщицей в театрах Лондона и Парижа. И твой паспорт не имеет никакой ценности, потому что «Палестины», которую британцы напечатали на нем золотыми буквами, больше не существует. Ты еще хранишь его, свой паспорт, как и отец хранит паспорт твоей матери, похороненной где-то на обочине дороги, под пылью и камнями. Эта мысль закрадывается в голову, как холод под твою мокрую одежду, а на следующую ночь дождь превращается в потоп. Это то самое поле, говорит отец, где пастухи сторожили стада, когда им явилась звезда, Вифлеемская звезда, и отсюда они пошли искать Младенца. И когда они нашли Его, Сына Божьего, Он был лишь маленьким кулечком на соломе. Твой отец умеет придать любой, даже самой безнадежной ситуации некий высший смысл, и он говорит тебе: если даже у Иисуса здесь не было ничего, кроме хлева под чистым небом, то и нас Бог защитит. Ты веришь в это, потому что веришь всему, что говорит отец, но ты дрожишь от холода, а обещанный рис все не привозят в лагерь, так что снова нечего есть, кроме горячей воды с небольшим количеством соли. У тебя и адреса-то больше нет, потому что нет улиц; на палатках написаны фамилии семей и названия деревень, откуда те родом. А поле, на котором вы оказались, называется Аида, по имени своего владельца. Ветер доносит звон колоколов и призывы муэдзина из Вифлеема. Там, совсем рядом, люди по-прежнему живут в собственных домах. Им повезло. Война остановилась в нескольких километрах от них. В центре Иерусалима.

Они прибыли сюда прямо на Рождество, такая ирония судьбы. В летней одежде и безо всякого багажа выбрались из грузовиков у города, после долгого путешествия через деревни, поля и перенаселенные лагеря. Они спали под деревьями, ели траву и сшивали пустые мешки из-под сахара, чтобы сделать палатку. Боролись за кусок хлеба в толпе у грузовиков. Прошли пешком от Рамаллы до Иерусалима, где Жорж попытался найти своих друзей, но тщетно. Дома их находились в Катамоне и Мамилле, процветающих западных районах Иерусалима, но друзья бежали, один бог знает куда. И так они двинулись дальше, из одного лагеря в другой, где Жорж стоял в безнадежных очередях к конторам Организации Объединенных Наций, чтобы показать паспорт Башара и вписать имя сына в розыскные бланки, которые никто не читал: Башар Бишара, родился в Яффе, Палестина, 12 августа 1939 года.

– Башар не умер, – сказал Жорж дочери, – иншаллах.

* * *

Впервые в жизни у Амаль на Рождество не было свежесобранных апельсинов. Вместо них были ветер и ливни. Все городские колокола звонили, когда ночью в Вифлеем устремились люди отовсюду, христиане и мусульмане, старики и дети. Некоторые даже были босиком. Перед церковью монахини раздавали беженцам одежду. Хотя Амаль дрожала от холода, она не пошла на раздачу одежды, потому что Жорж запретил им принимать милостыню. «Мы не беженцы, – сказал он. – Мы не покинем нашу родину. Это все еще Палестина, даже если Бен-Гурион и король Абдалла хотят стереть ее с карты. Это они иностранцы, а не мы!» На нем был все тот же серый летний костюм, в котором он покинул Лидду, теперь рваный, латаный. В Рамалле он наткнулся на друга, который приехал из Хайфы, где ополченцы не отбирали у беженцев ценные вещи. Друг только что продал украшения своей жены и из вырученных денег одолжил немного Жоржу, чтобы тот купил ботинки, штаны и свитеры для детей.