Улица милосердия

– Только если захочешь съездить в Джорджию. Его там арестовали. Говорят, он перевозил наркотики. Говорят. – Она выразительно пожала плечами. – Я с ним не разговаривала. Это что я знаю от дяди. Ладно, мне пора. – Она посмотрела на треску у себя в руках, словно бы гадая, как она там оказалась. – Рада была встрече, Энтони.

– Погоди. – После стольких лет он не собирался ее упустить. – Можешь передать ему, что Энтони спрашивал о нем? Ну, если вдруг будешь с ним разговаривать.

– Это вряд ли, но да, конечно.

– И держи меня в курсе, ладно? Я же говорю, он мой лучший друг. Я могу дать тебе свой номер.

– Да не нужно, – быстро ответила она. – Я могу просто заскочить сюда. Ты здесь каждый день?

– Со вторника по субботу, – сказал Энтони. – До двух.

– Хорошо. Тогда еще увидимся.

Это, конечно, было не свидание, но он точно увидит ее снова, и в следующий раз она его вспомнит. Он преисполнился благодарности. Ему было жаль Тима, но по большей части он все-таки был благодарен. Тим, его лучший друг, подарил им тему для разговора.

И СНОВА ВИКТОР ПРАЙН БЫЛ В ДОРОГЕ.

По субботам сводный брат Рэнди возил его к Лютеру; благодаря его крепкому пандусу это было единственное место в округе Саксон, где он мог передвигаться самостоятельно. У дома Лютера он выбирался с пассажирского сиденья и терпеливо ждал, пока Рэнди достанет из багажника ходунки. Затем поднимался по деревянному пандусу, стучал в дверь и снова ждал. Через какое-то время к двери подкатывал Лютер.

Они сидели на кухне, слушали игру по радио, нянча по банке пива. Только по субботам Виктор позволял себе эту маленькую слабость. Он никогда не выпивал больше одной банки, просто потому что от пива он ссал, как скаковая лошадь. Хоть к старости он научился пить умеренно. Он не мог представить лучшего аргумента в пользу умеренности, чем страх обмочить штаны.

По субботам он выпивал и слушал Лютера. Конечно, на данный момент вирус Эболы удалось сдержать, но у Лютера, естественно, были теории на этот счет. Он болтал про способность вируса к мутации, тайные злодеяния международных корпораций, о непостижимых мотивах Глубинного государства. Виктор не соглашался, но и не спорил. Он был рад положиться на Лютера в этих вопросах, на которые тот потратил целую жизнь.

В пять часов Рэнди возвращался за ним. Медленно, с болью он прокладывал себе путь по пандусу. Он с осторожностью забирался в форсированный «Крайслер Крузер» Рэнди. Проведя почти всю жизнь за рулем грузовика, ему было некомфортно кататься на пассажирском сиденье. Дорога проносилась под ними как конвейерная лента: так быстро и так близко. Виктор смотрел на мир через окно и читал знаки.

Вернувшись в хижину, он опускался на диван в гостиной – измотанный, словно пробежал много километров, – и включал телевизор.

ДЕТАЛИ АВАРИИ ОСТАВАЛИСЬ ЕМУ НЕ ЯСНЫ, они существовали где-то в измерении слухов и догадок. Машина, в которую он влетел – «Тойота Приус», – была полностью разбита, но водитель не пострадал. Он очень расстроился, когда узнал, что за рулем была беременная женщина, хотя он и не понимал, что за женщина подвергнет себя такому риску и поедет одна через Беркшир в таком положении. Беременные должны лучше о себе заботиться.

Когда он пришел в себя в первый раз, сотрудники службы спасения вытаскивали его из перекореженного пикапа. Во второй – он лежал на каталке за пластиковой шторкой с узором из мелких ракушек. Виктор подтвердил свое имя, дату рождения, религиозную принадлежность и сказал им, кому можно позвонить.

«Мой сводный брат, – сказал он. – Мы не кровные родственники».

Впоследствии его перевели в другую палату с другой шторкой: цвета шпатлевки с узором из звездочек и полумесяцев. За занавеской отовсюду слышались голоса мужчин, разговаривавших по телефону. Голос слева, похоже, принадлежал мексиканцу; Виктор узнал несколько испанских слов: mucho, hombre, gracias, nada. Голос справа говорил на каком-то певучем языке, словно лишенном отдельных слов и похожем на нечленораздельный поток звука.

Проснувшись после операции, он услышал женский голос. Его звук был до боли красивым, а язык – знакомым американским английским. Он преисполнился благодарности. Ему казалось, что он несколько месяцев провел в одиночном заключении, но теперь он был не один.

Он слышал этот голос несколько раз, прежде чем увидел его источник: коренастую черную женщину с круглым улыбчивым лицом. Эрнестин, как он позже узнал, была его ровесницей, но тогда бы он ни за что об этом не догадался. Возраст черных людей всегда был для него загадкой.

В больнице его ждал целый шведский стол всяческих унижений под видом ежедневного туалета. Он не мог ни помыться, ни побриться, ни одеться самостоятельно. В этих и во многих других ситуациях он полностью зависел от Эрнестин.

Чего она только для него не делала, сказать стыдно. Будь она белой, он бы этого не пережил; он бы в буквальном смысле умер от унижения.

Она подкладывала под него судно и убирала, когда он заканчивал свои дела.