Улица милосердия

Он заметил, что в календарь закралась квадратная скобка. Внося исправления, он услышал шаги наверху.

– Энтони, ты дома? – позвала мать с верхних ступеней лестницы.

Она тяжело протопала вниз. Ее седые волосы были уложены в свою обычную воздушную форму, жесткую, как шлем, и залитую лаком так, чтобы хватило на неделю.

Он перехватил ее на нижних ступеньках.

– Ма, я же просил тебя стучаться.

– Простите-простите. Мне вернуться и постучаться?

– Я взрослый мужчина, у меня должно быть какое-то личное пространство. А если бы я был тут с девушкой?

Он не стал добавлять, что еще он мог бы сидеть и дрочить, что было куда вероятнее, или что он мог бы курить бонг, что тоже было куда более реалистично.

Мать театрально сморщила нос: «Тут чем-то пахнет».

– Я ничего не чувствую.

– Где ты был? – спросила она.

– Где я мог быть? На службе.

– Не груби. Я просто спросила.

– Потом прошелся по городу, – сказал он. – Встречался с другом.

Мать просияла:

– У тебя есть друг?

– У меня много друзей.

– В Бостоне?

Энтони раздраженно вздохнул:

– Я виделся с Тимом Флинном, если тебе очень надо знать. С братом Морин.

– Какой Морин?

– Ну, Морин, помнишь? Моя подружка.

– Когда это у тебя была подружка?

Энтони не снизошел до ответа. В последнее время ему начало казаться, что мать считает его геем; переубеждать ее он не стал, потому что правда была еще менее приглядна.

– Ну ладно, в конце концов, хоть из дома вышел. Может, тебе работу поискать? – сказала мать таким тоном, будто эта мысль только что пришла ей в голову, а не была ТЕМОЙ НОМЕР ОДИН В КАЖДОМ ИХ РАЗГОВОРЕ ВСЮ ЕГО ЖИЗНЬ. – В мини-марте кого-то ищут.

– Кассира, – сказал он.

– С этого можно начать. Вон как Сэл из отдела с заморозкой.

Это была ее вторая любимая тема для разговоров: двоюродный брат Энтони, Сэл, по линии Фаско был менеджером отдела замороженной еды в «Стар Маркете» в Линне, или Согусе, или где он там, блядь, живет.

– Меня не интересует заморозка, – сказал Энтони.

– Дело не в интересе. Дело в том, чтобы иметь работу.

– У меня есть работа, – в тысячный раз повторил он. – В интернете.

У матери, которая имела лишь отдаленное представление о том, что такое интернет, не нашлось ответа.

– Я уже объяснял, – сказал он с беспредельным терпением. – Если я пойду на какую-нибудь дрянную работу в мини-март, я потеряю пособие по инвалидности.

Он получал его четырнадцать лет: дольше, чем учился в школе, дольше, чем вообще чем-либо занимался в жизни. На олимпиаде по тунеядству он бы взял золото: полная и перманентная нетрудоспособность. И все из-за одного-единственного случая вторничным днем в котловане туннеля на юге Бостона.

Ежемесячная выплата была весьма скромной – шестьдесят шесть процентов от его зарплаты в «Манчини» плюс ежегодная поправка на прожиточный минимум, – но это было больше, чем в мини-марте, больше, чем в заморозке. А если раскидать эту сумму на часы, то цифры были еще более впечатляющие. Он покрывал все свои месячные расходы, не тратя на работу ни единой минуты. Ему платили просто за то, что он оставался в живых.

ДЕТАЛИ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ ДЛЯ НЕГО НЕ СУЩЕСТВОВАЛИ, они обитали где-то в царстве слухов и догадок. По словам очевидцев, незакрепленная свая вступила в контакт с его каской. Сила удара была настолько велика, что его моментально отправило в глубокий нокаут. По шкале комы Глазго его оценили на девятку (потеря сознания менее чем на тридцать минут, когнитивные нарушения с возможностью восстановления пятьдесят на пятьдесят).

В какой-то момент его выписали из больницы. Подробности он помнил смутно: что-то связанное с властями штата, компенсациями за отказ подавать в суд, может даже и профсоюз как-то поучаствовал. Его иск рассмотрели и закрепили за ним соцработника, чье имя он сразу же забыл.

Он сидел в темной комнате и держался за голову.

Тогда, в 2002-м, у него не было места жительства, кроме его собственного тела – неблагоприятного райончика, стремительно рассыпающегося на части. В ушах звенело, голова кружилась до тошноты. Он сидел очень тихо, прислушиваясь к своему состоянию, пока внутренние органы скользили и сталкивались, как полудохлые рыбы в пакете.

Только тело, со всеми его потребностями, разнообразными симптомами и цветистыми жалобами.

Мать наняла адвоката, которого рекламировали по телевизору между выпусками «Закона и порядка». Соцработник, чьего имени он не запомнил, дал ему совет, которого он не запомнил тоже. «Полная и необратимая нетрудоспособность. Тебе не могут отказать», – заявила мать, оглядывая его с ног до головы, на что он поневоле оскорбился, потому что сама-то она выглядела не намного лучше.

Чего с его головой только не делали. Его уложили в какую-то металлическую трубу, которая издавала потусторонние звуки, и достали оттуда через час (или через месяц, кто знает). У него взяли все анализы, измерили давление и пульс. Все эти цифры были каким-то кодом, красивым шифром, который невозможно прочесть. Энтони складывал их, чтобы понять их значение, добраться до нерасказанных историй, которые содержал в себе его организм.

Ему делали КТ, ПТ, и еще «какой-то-Тэ».