Улица милосердия

Клаудии понадобилась всего секунда, чтобы ухватить суть ее слов. В ее работе подобные признания были не редки. Каждая четвертая женщина в Америке в какой-то момент жизни делала аборт. Большинство из них, по-видимому, хранили этот секрет до конца своих дней.

– Это было сто лет назад, в колледже. – Джулия часто заморгала, глаза заслезились. – Я не сказала матери. Никому не сказала.

– А Ханне?

– Нет. – Казалось, вопрос ее удивил. – А вы что, сказали бы?

Клаудия призадумалась.

– Да, – ответила она, в конце концов. – Да, думаю, сказала бы.

Самое раннее его воспоминание было о матери. Должно быть, он был совсем маленький. Они были на кухне старого дома, она купала его в раковине. Искорка воспоминания, мимолетная, стробоскопическая: теплая вода льется на него словно благословение, а кожа касается прохладного фарфора.

Его мать была шлюхой по имени Одри; имени, которое его отец отказывался произносить.

После ее ухода отец с сыном перебрались в три комнатки над бильярдной. Когда отец уходил на работу в «Виргинского филина», мальчик на всю ночь оставался в квартире один. Он лежал без сна, думал о заряженном ружье в кухонном шкафу и ждал, когда кто-нибудь проберется в дом.

Его мать была шлюхой, потому что какая женщина может оставить собственного ребенка?

Ее светлые волосы, окунаясь в воду, темнели на концах.

Его отец поменял ночные смены на дневные и по вечерам уходил бродить. Виктор становился свидетелем взрослого поведения: пьянства и прелюбодеяния. Позже он осознал, что это извратило его, губительно сказалось на его личности.

Ему было девять, когда отец женился на Джуни Тибодо. Она не была добродетельной женщиной, чего, впрочем, следовало ожидать. Какая добродетельная женщина связалась бы с его отцом?

Джуни не была добродетельной, но она была доброй. Она подступалась к Виктору с осторожностью, словно он был бродячим котом, которого она собиралась приручить. Разумеется, он сопротивлялся. В комнатах над бильярдной он принимал ванну, когда хотел, то есть примерно никогда. Если он хотел есть, то варил себе сосиску. В доме Джуни – развалюхе с жестяной крышей посреди глуши – еда была по большей части та же, но только ели они ее все вместе и за столом. Там были и горчица, и кетчуп, и ломтики «Чудо-хлеба»[20], в которые сосиску можно было завернуть.

У Джуни был сын его возраста: зашуганный, мелкий мальчишка, который заикался, когда нервничал; давился согласными, столпившимися у него во рту. Рэнди родился маленьким, маленьким и остался; в целом это было не самое страшное из того, что могло случиться с ребенком, но в середине шестидесятых в государственной школе в северных Аппалачах этот факт послужил причиной самых гадких происшествий. Рэнди Тибодо – технически сводный брат Виктора – был коротышкой, и это был факт. Но макать его головой в унитаз – признанное и проверенное временем наказание за коротышковость – казалось излишним. Будучи самым крупным мальчишкой в классе, Виктор чувствовал, что на нем лежит определенная ответственность за поддержание порядка, как на младшем окружном шерифе. Когда голову его сводного брата окунули в унитаз, он не позволил ей там задержаться.

После того случая в туалете для мальчиков Рэнди не сказал «спасибо». Он благодарил Виктора молча, бессловесно, всю оставшуюся жизнь.

Джуни не была добродетельной, но Виктор питал к ней нежные чувства и расстроился, когда она умерла. Ее дни всегда начинались с пяти минут судорожного, надсадного кашля, который поднимал весь дом. Он был ее частью, как сдавленный смех, шероховатый голос и украшенный бисером портсигар, в котором лежали ее «Вирджиния слимс» с рекламы на обороте «Космо». Джуни хранила стопку старых выпусков в единственной ванной, что оказалось весьма на руку юному Виктору, который в одно горячечное подростковое лето дрочил на них дважды в день. Он был просто мальчишкой и ничего не знал о сексе. Без молоденьких потаскушек, похотливо глазевших со страниц «Космо», он и член свой вряд ли бы нашел.

Журналы учили, чего тебе положено хотеть.

Молодые потаскушки сопровождали его в тренировочном лагере, во Вьетнаме, на стоянках дальнобойщиков. Женщины с тех фотографий сейчас, наверное, уже бабушки, но об этом ему думать не хотелось. Спустя пятьдесят лет их юные тела и лица все еще оставались выжжены в его памяти; мысленном хранилище изображений, которые он запросто мог полистать, когда придет нужда.

Теперь же, когда он по ночам тянулся к члену, его мысли заполняли другие фотографии.

КОГДА «ЗАЛ ПОЗОРА» БЫЛ ДОДЕЛАН И ЗАПУЩЕН, он создал закрытую версию сайта только для себя. Он отобрал лучшие снимки и собрал из них слайд-шоу с плавными переходами.