Улица отчаяния

– Слышь, длинный, мне жутко жаль, что все оно так, – сказал Томми. – Я тут все приберу, когда мы его словим, ладно?

– Вот он! – заорал в свою очередь Макканн, затем послышался скрип когтей по кафелю и топот бегущих ног.

Я рванул вперед и обогнул бульдозер как раз вовремя, чтобы увидеть задницу пса, с лету перемахнувшего через наш ловчий ящик. Макканн попытался последовать его примеру, однако зацепился за ящик ногой, плюхнулся на пол и начал громко, цветисто ругаться; мы с подоспевшим Томми распахнули дверь настежь и выскочили наружу.

Зам остановился точно на нижней ступеньке. Он заметно покачивался, тяжело дышал и смотрел на нас полными укора глазами. Я помог Макканну встать; он вытащил сильно несвежий носовой платок и начал вытирать в кровь ободранные ладони. Томми медленно спускался по ступенькам, угодливо согнувшись, вытянув руку и нежно воркуя:

– Зяма, хороший мальчик, ну вот, ты же у нас хороший мальчик, хороший…

Зам стоял, вывалив язык наружу, из полураскрытой пасти бежала тонкая струйка слюны, бока судорожно вздрагивали; взглянув на Томми мутнеющими глазами, он уронил голову, широко разинул пасть, от души проблевался, аккуратно пятясь от своей блевотины, и неожиданно шлепнулся на бок прямо под ноги какой-то милующейся парочке. И застыл без движения, с прямыми, как палки, лапами и плотно закрытыми глазами.

– Ну ни хрена себе. – Томми выпрямился и сунул руки в карман.

– Он там как, ничего? – поинтересовался Макканн, складывая носовой платок.

– Да что ему сделается? – сказал Томми, склоняясь к распростертому в профиль псу. – Нажрался, и все тут. Дышит. – И действительно, собачий бок спокойно, ритмично вздымался. – Никуда не денешься, – вздохнул Томми, – придется тащить его к мамаше. Вот уж обрадуется…

– Я схожу проведаю свою шинель, – сказал я. – И если там в кармане…

Собака начинала похрапывать. Я оставил фразу висеть в воздухе и стал подниматься по ступенькам.

– А чем это пахнет? – спросил Макканн. – Вроде как кэрри.

Я злобно шарахнул ногой по чайному ящику и вступил под церковные своды.

Пес не оставил на – и в — моей шинели ничего, кроме нескольких волосков. Я отключил питание расшибленного монитора и прикрыл ведущую на колокольню дверь. В церкви ощутимо воняло собачьим дерьмом.

Мама ждала Томми и собаку к чаю; жила она в четверти мили от меня на Хоулдуорт-стрит. Макканн хромал и нянькал свои ободранные ладони, так что вся работа досталась нам. Томми взял Зама за передние лапы, а я уж – за что осталось. Собака висела вяло и безвольно, как мешок картошки – чрезмерно тяжелый мешок картошки. Мы брели по на глазах темнеющей улице, стоически игнорируя замечания встречных шутников. Макканн то и дело хихикал.

– Это все кэрри, – сказал Томми. – Здорово он проголодался, вон, даже вилку сожрал.

Пес что-то буркнул, словно соглашаясь, и вновь захрапел.

– Да, – сказал Макканн, – шустрый кобелек. А ты не думал насчет сдавать его напрокат? Кому-нибудь, кого очень любишь?

– Нет, мистер Макканн, – честно признался Томми, – не думал. В голову как-то не приходило.

У меня уже ныли плечи. Я перехватил толстые, шерстистые лапы поудобнее и с ненавистью взглянул на пса. Он тихо, мирно писался. Моча сбегала по его бокам и капала на асфальт, время от времени попадая на последние в моем хозяйстве кроссовки.

– А что это значит – Зам? – спросил я у Томми.

Он взглянул на меня как на безнадежного идиота и сообщил снисходительным, если не презрительным тоном:

– Законченный мерзавец.

– Ну да, – сказал я, – конечно. И как это я сам не догадался.

– А кто же тогда его босс? – хохотнул Макканн. – Большая с-сука?

– Да что у него, мочевой пузырь не в порядке? – пробормотал я, безуспешно пытаясь уберечь свои ноги от мерно капающей собачьей мочи.

– Да нет, – ответил Томми, – здоровый он, как бык. Дело просто в том… – он пожал плечами, чуть встряхнув мирно похрапывающего пса, – что он скотина.

– Вот уж точно, – согласился Макканн. В тот момент, когда мы подошли к виадуку

Сент-Винсент-стрит и наладились перейти шоссе, хлынул дождь.

И все мы промокли до нитки.

Глава 6

Странности начались уже в конце семьдесят четвертого, когда мы только-только записали первый альбом и его – а значит, и наша – судьба была еще под большим вопросом. Мы горбатились в студии по десять-двенадцать часов в день, сгоняли семь потов с работавших по двухсменному графику техников и практически не видели Лондона, за пределами студии на Ладброк-Гроув и квартиры на Оксфорд-стрит. Даже и так мы опаздывали на неделю, но пусть кто-нибудь скажет, что записать альбом за месяц – даже без микширования, которым еще предстояло заняться, – это медленно. Некоторые группы по месяцу обсасывают один-единственный трек.