Улица Пратер

Андраш Чонт прислонился к афишной тумбе и, сняв ботинки, вытряхивал из них песок.

— Кочиш и на меня зол, — вставил он, — потому что на днях я ему пару раз врезал.

— Ничего удивительного, — размышлял вслух Длинный. — Тони первый полез. Он вечно лезет на рожон.

Герцог сосал больной палец.

— Тони всегда лезет в драку, — пробормотал он, — и всегда получает. Так ему и надо. Лопоухий воображала…

Гизи засмеялась.

— Лопоухий?

— Да, лопоухий. — Герцог устроился поудобнее.

— Твои уши, конечно, бесподобны! — Панни не на шутку рассердилась. — Все-таки это безобразие: Тони каждый день возвращается домой с синяками. И о чем только думают его родители?

Длинный пожал плечами.

— О чем думают? Да ни о чем. Матери у него нет, а отец все время за границей. Он с теткой живет, а она, по-моему, совсем древняя.

— Все равно безобразие, — сказала Панни.

Длинный пренебрежительно махнул рукой.

— Был я у них. Там своих забот хватает. Им вместе приблизительно двести сорок лет…

— Что ты болтаешь? Как это двести сорок лет?

Длинный вытянул ноги. Он был таким долговязым, что казалось, состоял из одних рук и ног. Задумчиво запрокинув голову, он проговорил:

— Возможно, даже больше, кто знает. У тетки Кочиша вечно сидят в гостях еще две старухи. Смехота. Три старые девы. Пьют чай и языки чешут. А Кочиш что хочет, то и делает. Они на него ноль внимания.

Герцог вытащил изо рта больной палец.

— Пьют чай, — произнес он задумчиво, — это хорошо. Чай с ромом, хлеб с маслом…

Все почувствовали, что проголодались и основательно замерзли. Ветер утих, но заметно похолодало. Стало темно. Панни посмотрела на часы.

— Понеслись, — сказала она, — а то приемный пункт закроется, прежде чем мы добежим!

Длинный спрыгнул с ограды, поплевал на ладони и впрягся в тележку. Андраш Чонт стал подталкивать сзади.

— Включай мотор, зажигание, четвертая скорость — 120 километров! «Ягуар», «форд», «мустанг»!.. — закричал Герцог.

— Ты, нахал, сейчас схлопочешь!

Они снова кричали, смеялись, ржавые железки дребезжали на катящейся со скрипом тележке. Их вопли слышались издалека, и грохот, который они создавали, еще долго висел в воздухе после того, как они скрылись из виду. Потом слышался только свист Длинного, наконец исчез и он. Стало тихо, на узенькие улочки опустился вечер.

3

Со стены изящной дугой свисали канделябры: над сдвоенными, зеленого цвета, витыми свечами возвышалась еще одна, маленькая, а над каждой из них, как крохотная шляпка, — абажур из тонкого шелка. Под шляпками — электрические лампочки. Мягкий свет падает на стол, в чашках золотится чай.

— Еще чашечку, Милика?

— Благодарю… если можно, совсем немного. Аромат у твоего чая просто великолепен, больше никто так не умеет заваривать.

Тетя Мили — маленькая, толстенькая и очень добрая. Она с признательностью смотрит на руку тети Вали, держащую чайник. Тетя Вали, вероятно, когда-то была красивой. У нее тонкие черты лица, изогнутые брови, седые волосы. Сейчас, при электрическом свете, они совсем серебряные.

— Еще чашечку, Вирика?

— Пожалуй, можно. Но последнюю, потому что мне пора идти. Мерседес вот уже несколько часов сидит дома одна!

У тети Вири хриплый голос, который часто срывается, строгое выражение лица. Возможно, это впечатление создается из-за того, что подбородок у нее выдается вперед, а губы узкие.

— Но Мерседес такая умница, — успокаивает ее тетя Мили, — она всегда хорошо себя ведет.

Когда речь заходит о кошке, которую зовут Мерседес, тетя Вири сразу же смягчается. Она очень любит, когда Мерседес хвалят.

— Умная-то, умная. И не гуляка. — Но тут ее скверный характер дает себя знать, голос срывается: — Не то что Тони!

Тетя Мили в ужасе: Вири опять за свое. А уж если она начнет, ее не остановить. Хотя как сказать, иногда она бывает права. Но стоит ли говорить об этом сейчас? И Вали наверняка огорчится. Поэтому тетя Мили решительно вмешивается:

— Ах, оставь его в покое, дорогая!

Но этим только подливает масла в огонь.

— Почему я должна его оставить? Это самый простой выход — оставить. Так мы ничего не добьемся. Ребенок никогда не бывает дома после обеда. Он никогда не занимается. А почему он не занимается? Потому что ему неинтересно. Ему, видите ли, все неинтересно! Нет, толку из него не будет, это точно!

— Ну, пожалуйста, моя дорогая, перестань!

Напрасно, теперь Вири не скоро остановится. Она хочет только хорошего и будет говорить до тех пор, пока Вали не расплачется. Тетя Вали держится, но голос ее уже дрожит. Она все принимает очень близко к сердцу.

— Я знаю, что недостаточно строга с Тони, — признается она, — но на то есть своя причина, в самом деле, есть причина.

Когда она подвигает чашку, заметно, как трясутся у нее руки.

Однако тетя Вири неумолима. Она отпивает несколько глотков, а потом, поставив на стол чашку, высказывается со всей определенностью:

— Ты с ним недостаточно последовательна! Вот я с Мерседес…

— Ах, — вздыхает тетя Мили, — оставь в покое Мерседес, дорогая!

— Почему я должна ее оставить? Еще дольку лимона передай, пожалуйста. И немного рому можно тоже. Права я или нет? Тони недостает системы в воспитании. И в этом виновата ты, Вали.