Улицы разбитых артефактов. Череп в холодильнике

— Я была плохой матерью, — сказала Эмилия. — Я прекрасно знаю, каким эгоистичным и жестоким вырос мой сын. Наверное, оно и к лучшему, что боги так рано забрали его. Но и меня нельзя назвать святой. Поэтому будет лучше…

На этом месте она зашлась в сухом лающем кашле. Согнулась, прижимая ко рту платок.

И опять Ребекка поспешила ей на помощь. Правда, теперь баронесса не стала отталкивать ее, а послушно облокотилась на предложенную руку. Когда приступ закончился, Эмилия поторопилась спрятать платок, однако я увидела, что, прежде белоснежный, он теперь оказался испачкан кровью.

— Мне отвечать за грехи Вертона, — глухо сказала она. — Я приехала сюда лишь с одной целью. Сообщить, что завтра, в день моего восьмидесятилетнего юбилея, сюда будет приглашен душеприказчик. И все состояние рода Эшрин перейдет во владение гроштерского сиротского приюта.

Альвин совсем уж неприлично хрюкнул и застыл с открытым ртом. В его глазах засверкали самые настоящие слезы.

О да, есть чему огорчаться. Мало того что немалые деньги проплывут мимо этой славной семейки, но ей даже придется освободить дом.

А вот Аннабель, как ни странно, отнеслась к заявлению свекрови с достаточной долей равнодушия. Она лишь пожала плечами и негромко обронила:

— Это ваше право.

— Да, мое! — с некоторым вызовом подтвердила Эмилия, которая, должно быть, не ожидала, что ее решение воспримут настолько спокойно. Кашлянула и с достоинством осведомилась: — Насколько понимаю, для моего проживания приготовили ту же комнату, что и обычно?

Аннабель кивнула, подтверждая слова баронессы. После чего та тяжело развернулась и неторопливо отправилась к лестнице, поддерживаемая верной компаньонкой.

Я небрежным движением руки сняла с Альвина чары. Интересно послушать, какими воплями и проклятьями тот отреагирует на заявление бабушки. Чую, мой и без того обширный арсенал ругательств сегодня знатно расширится стараниями этого юноши.

Но Альвин меня разочаровал. Он, по-моему, даже не заметил, что дар речи вернулся к нему. Неестественно выпрямившись, он провожал баронессу Эмилию взглядом. И такая горячая ненависть плескалась в его глазах, что мне невольно стало не по себе.

Затем я посмотрела на Аннабель. На ее лице было невозможно прочитать ни одной эмоции. Она смотрела вслед свекрови так равнодушно и отстраненно, будто в мыслях уже представляла, где надлежит спрятать ее тело. Я не сомневалась, что матери Ричарда, несмотря на всю ее браваду, тоже ой как не хочется терять дом и искать новое пристанище.

Интересно, а барон Вертон после себя оставил семье хоть какие-нибудь деньги? Или Эшринов после передачи состояния приюту можно будет считать разоренными?

Как бы то ни было, но, сдается мне, баронессе Эмилии стоит поостеречься. Слишком многие в этом доме не желают исполнения ее последней воли.

И над этим обстоятельством мне надо было как следует поразмыслить в одиночестве.

Часть четвертая Спасти баронессу

Я лежала на кровати, широко раскинув ноги и руки, и смотрела в потолок.

После торжественного оглашения решения баронессы Эмилии и не менее торжественного отбытия ее на отдых прочие гости и хозяева особняка рода Эшрин тоже не стали задерживаться в гостиной.

Аннабель куда-то увела все еще всхлипывающую от рыданий Магдаллу. Ричард проводил свою так называемую невесту задумчивым взглядом. На какой-то миг мне почудилось, что он кинется за ней. Только понять бы, с какой целью: то ли продолжить осыпать оскорблениями, то ли попытаться утешить.

Ясное дело, меня бы больше устроил первый вариант. Но, с другой стороны, мне жалко Магдаллу. Ну не выглядела она как порочная женщина, меняющая мужчин, словно модница — перчатки. Скорее как запуганная девушка, вынужденная покоряться чужим желаниям, лишь бы не быть выгнанной под открытое небо.

В конце концов, не у всех хватит мужества и решимости поступить так, как я в свое время.

Опять нахлынули непрошеные воспоминания.

После гибели матери отца, естественно, арестовали. Впрочем, он и не думал скрываться. Протрезвев и осознав, что именно натворил, он не стал бежать и скрываться от правосудия. Понимал, наверное, что это бессмысленно и бесполезно. Сидел за столом и продолжал пить, тогда как тело матери лежало у его ног.

Когда он отключился, я выбралась из-под кровати и кинулась к соседям. А потом меня забрала к себе тетя, сестра матери. Конечно, она могла бы отдать меня в приют, ведь жила ее семья небогато, да и своих детей у нее имелось целых пятеро. Она аргументировала это тем, что лишнюю тарелку супа всегда найдет. Но потом я не раз жалела, что Амида так поступила. Наверное, в приюте мне было бы лучше.

Нет, мне никогда не жалели куска хлеба и стакана молока. Правда, отрабатывать еду приходилось наравне со взрослыми. С раннего утра до позднего вечера я вкалывала на поле или в хлеву. Но я не роптала. Все так жили. И своим детям тетя не делала никаких поблажек, требуя от них ровно то же, что и от меня.

Проблема заключалась в ее муже.

— Ульрих, — прошептала я ненавистное имя, которое так мечтала забыть все эти годы.