Ультиматум Борна

Номер, как и вестибюль, принадлежал другому времени, другой эре, даже другой стране, если не считать выцветшие материалы и далеко не лучший ремонт лепнины. Эти недостатки служили как бы напоминанием о разнице между прошлым и настоящим. Двери двух спален были напротив друг друга, а между ними — просторная гостиная с медным сухим баром с несколькими бутылками редких для московских прилавков напитков.

— Располагайтесь, — сказал Крупкин, направляясь прямиком к телефону на античного вида письменном столе, выполненном в гибридном стиле времен королевы Анны и более позднего Людовика. — О, совсем забыл, Алексей, я закажу чаю или родниковой воды…

— Забудь об этом, — сказал Конклин, взял у Борна свой чемодан и захромал в левую спальню. — Я хочу помыться: этот самолет был таким грязным.

— Надеюсь, это компенсирует дешевизну билета, — ответил Крупкин, подняв голос и набирая номер. — Кстати, вы, неблагодарные, в тумбочках у ваших кроватей вы найдете оружие. Автоматические «Граз Буря» тридцать восьмого калибра… Давайте, мистер Борн, — добавил он, — вы же не трезвенник, а это была долгая поездка и, возможно, предстоит долгий разговор. Мой комиссар весьма бесшабашный парень.

— Да, пожалуй, не откажусь, — сказал Джейсон, бросив чемодан у второй двери. Он подошел к бару и, выбрав знакомую бутылку, налил себе рюмку. Крупкин заговорил по-русски. Борн не понимал этот язык, и он подошел к высоким окнам, как у кафедрального собора, выходившим на широкую улицу, известную как проспект Маркса.

— Добрый день… Да, да, почему?.. Садовая тогда. Двадцать минут. — Крупкин раздраженно встряхнул головой, повесив трубку. Джейсон повернулся к русскому. — Мой второй комиссар оказался на этот раз не очень разговорчивым. Он отдает приказы.

— Что это значит?

— Мы должны ехать немедленно. — Крупкин посмотрел на дверь слева и крикнул: — Алексей, выходи! Срочно!.. Я пытался объяснить ему, что вы только приехали, — продолжил он, снова обращаясь к Джейсону, — но он даже слушать не захотел. Я даже сказал, что один из вас уже залез в душ, а он только ответил: «Скажи, чтобы он выходил и одевался». — Конклин вышел из комнаты в расстегнутой рубашке, вытирая лицо полотенцем. — Прости, Алексей, нам надо ехать.

— Куда? Мы только что приехали сюда.

— У нас есть квартира на Садовой — это московский «Grand Boulevard», мистер Борн. Это не Champs-Elysees, но не хуже. При царе умели строить.

— А что там? — спросил Конклин.

— Комиссар номер один, — ответил Крупкин. — Мы будем использовать эту квартиру в качестве, скажем так, нашего штаба. Меньшее и гораздо более приятное дополнение к площади Дзержинского — только никто о нем не знает, кроме нас пятерых. У него что-то есть, и мы должны ехать туда немедленно.

— Я готов, — сказал Джейсон, опуская стакан на медную стойку бара.

— Можешь пока допить, — сказал Алекс, неуклюже спеша обратно в комнату. — Мне надо вымыть мыло из глаз и заново закрепить чертов протез.

Борн снова поднял стакан и перевел глаза на советского полевого офицера, который проводил Конклина грустным взглядом из-под нахмуренных бровей.

— Вы знали его до того, как он потерял ногу? — тихо спросил Джейсон.

— О да, мистер Борн. Мы знаем друг друга уже двадцать пять… двадцать шесть лет. Стамбул, Афины, Рим… Амстердам. Он был замечательным соперником. Конечно, мы тогда были молодыми, стройными и быстрыми, мы были так увлечены сами собой, желая стать теми, кем представляли себя в будущем… Это все было так давно. Мы были чертовски хороши, знаете ли. Вообще-то, он был даже лучше меня, но никогда не говорите ему, что я это сказал. Он всегда видел более широкую картину, более длинную дорогу, чем я. Конечно, это действовал русский, сидящий в нем.

— Почему вы говорите «соперник»? — спросил Джейсон. — Словно это спорт, будто вы в какую-то игру играли. Разве он не был вашим врагом?

Большая голова Крупкина резко повернулась к Борну, глаза смотрели холодно.

— Конечно, он был моим врагом, мистер Борн, и, чтобы прояснить ситуацию для вас, он все еще мой враг. Не принимайте мое отношение к нему за то, чем оно не является. Слабости человека могут помешать его вере, но не могут уменьшить ее. Может быть, у меня и нет возможности исповедаться, чтобы искупить свои грехи и снова идти грешить, несмотря на веру, но я все же верю… Мои дедушки и бабушки были повешены — повешены , сэр, — за то, что воровали кур во владениях принца Романова. Очень немногим, а то и вообще ни одному из моих предков не была дарована привилегия получить даже самое примитивное обучение — не говоря уж об образовании . Великая социалистическая революция Карла Маркса и Владимира Ленина сделала возможным начало всего. Тысячи и тысячи ошибок были сделаны — многие из них непростительные, многие — жестокие — но начало было положено. Я сам являюсь одновременно и доказательством, и свидетельством об ошибках.

— Не уверен, что понимаю это.