— При переводе некоторый оттенок теряется… Однако у этого адвоката, Огилви, очевидно, было множество связей в правительстве — чиновники, которые прикрывали его спорные операции за большие деньги, операции над миллионами и миллионами долларов. Законы обходили, людей убивали, ложь принимали за правду; конечно, без коррупции не обошлось, а американцы, как мы знаем, одержимы коррупцией. Они даже любую прогрессивную идею называют потенциально разлагающей, и более старые, более знающие народы ничего не могут с этим поделать. Они вывешивают свои грязные полотна всему миру на обозрение, как знаки чести.
— Потому что так и есть, — вставил Алекс по-английски. — Это то, что многие здесь не смогут понять, потому что вы закрываете каждую свою идею, каждое преступление, затыкаете каждый открытый рот корзиной роз… Однако, имея в виду одиозные сравнения, я обойдусь без лекции. Просто говорю тебе, что Огилви должен быть отправлен назад, и все счета закрыты.
— Не сомневайтесь, мы учтем это пожелание.
— Этого мало, — сказал Конклин. — Давай так. Без сомнения, скоро слишком многое станет известно об этой организации, включая связь с убийством Тигартена, чтобы вы могли оставить его здесь. Не только Вашингтон, но и все европейское сообщество обернется против вас. Вы так боитесь лишних проблем — и она у вас будет, и не одна, не говоря уж о том, как это скажется на торговле, вашем импорте и экспорте…
— Мы тебя поняли, Алексей, — перебил его Крупкин. — Допустим, мы сделаем по-твоему. Будет ли ясно, что Москва полностью сотрудничала в передаче этого американского преступника обратно в руки американского правосудия?
— Очевидно, без вас мы бы не справились. Как временный полевой офицер, я поручусь за это перед обоими комитетами по разведке Конгресса, если надо будет.
— И что мы не имеем никакого — абсолютно
— Легко. Это была основная причина вашего содействия. Ваше правительство было возмущено этим убийством.
Крупкин тяжело посмотрел на Алекса и понизил голос, что придало ему еще большую убедительность. Он медленно повернулся, взглянул на экран телевизора, потом перевел взгляд обратно на Конклина.
— Генерал Родченко? — сказал он. — Что нам делать с генералом Родченко?
— Это уже ваше дело, — тихо ответил Алекс. — Ни Борн, ни я никогда не слышали этого имени.
–
— С чего начнем? — нетерпеливо спросил Джейсон.
— Всему свое время. — Дмитрий повернулся к комиссару КГБ. — Товарищ, вы поняли, о чем мы говорили?
— Достаточно, Крупкин, — ответил грубый крестьянин-полковник, направляясь к телефону на инкрустированном мраморном столике у стены. Он поднял трубку и набрал номер; ответ последовал немедленно.
— Это я, — сказал комиссар по-русски. — Третий человек на седьмой пленке, с Родченко и священником, Нью-Йорк идентифицировал как американца по имени Огилви. За ним необходимо немедленно установить слежку, и он не должен покидать Москву. — Полковник вдруг поднял брови, лицо его покраснело. —
— Он все уладил, — сказал Конклин Борну. — Огилви из Москвы никуда не денется.
— Мне наплевать на Огилви! — взорвался Джейсон, его голос звучал напряженно, челюсть дрожала. — Я здесь ради Карлоса!
— Священник? — спросил полковник, отходя от столика.
— Так точно.
— Это просто. Мы посадим генерала Родченко на очень длинный поводок, который он не почувствует и не увидит. Держать поводок будете вы. Он обязательно встретится со своим священным Шакалом еще раз.
— Это все, что мне нужно, — сказал Джейсон Борн.