Ultraгрин: Маленькие повести для мобильных телефонов

Моя тогдашняя жена отказалась жить с моими родителями вместе. Можно было съехаться в одну квартиру, они хотели жить со мной – это была их воля, и я не прощу ей этого никогда и жалею, что не ушел сразу к ним, пожалел дочь, а родителей не пожалел, хотя они этого так хотели. Отец стал сдавать, ушел с работы, скучал, находиться дома он не мог. Заболел он в последний раз резко, слег в больницу; ничего особенного у него не было. Мы ходили к нему в палату-люкс, я переехал к маме и жил с ней душа в душу. Она жила его заботами, звонила ему в больницу десять раз в день, руководила врачами. Она, в своем ужасном положении, была на высоте – собранная, целеустремленная, положившая свою жизнь на алтарь семьи, бросившая университет, где подавала большие надежды в журналистике, десятки раз отказывалась от карьеры, тащила воз работы и дома. У нее было удивительное качество – решать все вопросы жизни по телефону: дар убеждения у нее был страшный. Она устроила на работу моего брата после ГПТУ в автобусный парк. Его не брали в связи с низкой квалификацией. Завкафедрой иностранных языков поставил мне зачет по языку, который я знал на уровне алфавита, после трехминутного разговора с ней. Она его не просила, а объяснила, что меня выгонят, а я единственная надежда в семье. Когда у папы были проблемы с прокуратурой, она дозвонилась до прокурора области, и дело закрыли на следующий день. По телефону она добывала лекарства, помидоры, места в детском саду и так далее. Видимо, она, сама не зная, владела методом зомбирования своих абонентов. Вечером мы все, братья, навещали папу, а потом разъезжались по домам. Он умер во сне в пять утра. Мы приехали в больницу, меня одного отвели в морг. Мои братья не смогли пересилить себя, я зашел и увидел его с раскрытой брюшиной: проходило вскрытие. Картина эта у меня перед глазами до сих пор, и с тех пор я не могу смотреть на туши мяса в холодильниках. Потом были похороны, мама не плакала, никого не узнавала, спрашивала, кто пришел. Всю ночь до похорон мы сидели возле него, она держала его за руку и говорила одно и то же: «Зачем ты оставил меня, зачем?»

После похорон она потеряла стимул существования, лежала безмолвно, плакала, когда я не видел. Старший брат забрал маму к себе, ей там было хорошо: жена брата была женщиной доброй и с чувством долга. Я приходил к ней, сидел рядом, видел ее страдание и от бессилия что-то сделать не находил себе места. Потом, через год, ей стало совсем плохо, нужно было отнимать вторую ногу. Мама отказалась категорически, держаться на этом свете ей было не за что. Свет в ее окошке погас вместе с уходом папы. Она тихо умерла ночью. Я помыл ее сам, без эмоций, мы одели ее и отправили на свидание со своим солнцем.

Жизнь их закончилась, они лежат вместе под одним камнем, мои братья ходят на могилу, я не хожу – не могу разговаривать с камнем, не смотрю фотографии. Прошло уже почти 20 лет, как их нет, вокруг другая жизнь, и я думаю, что нынешняя жизнь их бы не радовала. Сегодня, когда я пишу об этом, я плачу о том, как мало радостей им дала жизнь, как жестоко с ними обошлась судьба. Скоро мне будет столько же лет, как моему папе, он умер молодым, в 61 год, успев ровно столько, сколько отмерено.

Умереть – не поздно и не рано. Смерть всегда вовремя. Я написал это для своего сына, он не знал их, и, может быть, эти записи что-нибудь скажут ему.

МОЙ БРАТ САША

Я свого брата знаю дольше, чем мама. Он сидел на моей шее все девять месяцев и гадил мне на голову, а потом выскочил на свет божий раньше меня на двадцать минут, и я чуть не задохнулся от родовой асфиксии в ожидании своей очереди.

До четырнадцати лет мы спали с ним на одном диване-кровати, и главное было – прийти чуть позже его, чтобы не стелить постель. Иногда он сидел в подъезде и ждал меня, чтобы не делать этого.

Он любил двор, а я нет, он играл в футбол, а я не любил подвижные игры.

Я пытался убегать от него, мне хотелось отдельности. Мама ругала меня и заставляла брать его с собой, но я уклонялся. Потом он обрел свою компанию, и мы разошлись по интересам.

Мы всегда были вместе – в саду, в школе, в пионерском лагере, мама нас одевала одинаково, хотя мы были разнояйцевые (слава Б-гу). У нас были разные яйца, и мы были непохожи.

В седьмом классе он окончательно перестал учиться в школе, и родители решили отдать его в ремесленное училище на токаря. Выбор профессии был для меня странным – он не мог забить гвоздь и на уроке труда сделал табуретку, больше похожую на подставку для маляров, но в ремесленном училище (лучшем в городе) металлообработка считалась базовой, его взяли по блату – желающих оказалось много.

В личную жизнь брата я вмешался только один раз, в пятом классе.

Ему нравилась девочка из нашего класса – Аня Миронова. Я видел, что она ему нравится, но разрушил его первую любовь. Учились мы во вторую смену и перед физкультурой переодевались в классе все вместе, мальчики и девочки – в спортзале не было раздевалки.